Николай Чебаевский - Если любишь
Конечно, Максим сумел бы помочь поскорее избавиться от Тихона, Но Орешек теперь явно сторонился Лани. Девушка понимала: видел, что Тихон бегает за ней. И отступил. Легко! Но почему он сам уступает ее другому? Почему не борется за свою любовь? Может, и не любил вовсе?..
Миновала уже весна, настал жаркий сибирский июнь. А перемен в отношениях между Ланей, Максимом и Тихоном не произошло. Сдав экзамены на аттестат зрелости, Тихон почувствовал себя еще увереннее. Он стал работать в колхозе трактористом. И уже не только клялся Лане в любви, а все упорнее уговаривал ее выйти за него замуж.
И Ланя, наконец, не устояла. Нет, не перед Тихоном. Она отступила от своего решения ни за что не делать первого шага навстречу Максиму. Как-то под вечер, когда доярки и телятницы возвращались с ферм, Шура вдруг пропела:
Ой, миленок, как теленок —Только веники жевать!Не проводит сроду к дому.Не умеет целовать!
Частушек Шура знала великое множество, сочиняла порой и сама. Но то, что она пропела вот так неожиданно эту, общеизвестную, да еще тогда, когда шли мимо электростанции, — это был уже явный намек.
Ланя оглянулась: Максим стоял в дверях электростанции. Она жарко покраснела. Замедлила шаги, приотстала, словно соображая, как лучше выйти из щекотливого положения: отмолчаться или отшутиться? Может, тоже пропеть какую-нибудь намекающую частушку? Она не сделала ни того, ни другого. Круто повернувшись, решительно пошла прямо к электростанции.
— Вот… пришла, — сказала тихо.
— Вижу.
— Не могу больше, — продолжала Ланя измученно.
«Без меня?» — чуть не вырвалось у Максима. Ланя опередила его:
— Проходу не дает…
— Тихон? Да я… я с ним теперь потолкую! — взбудораженно воскликнул Максим.
— Только не дерись, — попросила Ланя.
Но решительного столкновения между парнями не случилось. Теперь, с дежурства, Максим не мог уйти. А назавтра он заколебался: стоит ли вообще объясняться с Тихоном? Может и впрямь дойди до драки. Кулаком же Тихона не осилить. Да и словом тоже не отстранить. В конце концов все зависит только от Лани. Незачем ломиться в открытую дверь. Выбор она уже сделала, раз подошла вчера к нему, к Максиму.
А через несколько дней стало известно, что Тихона берут в армию. Теперь уже, кажется, ничто не могло омрачить дружбы Максима с Ланей.
Осенью Максим вернулся в десятилетку. Ланя такой возможности не имела, она могла продолжать учебу только заочно. И Максим опять взял над ней шефство.
Не ожидая, когда Ланя обратится к нему за помощью, Максим шел к ней сам или домой, или, чаще, на ферму и там в дежурке объяснял все, что находил трудным. И почти всегда угадывал: именно с этим девушка и не могла сама справиться.
— Вон твой учитель-мучитель явился. Будет опять заставлять зубрить до потери соображения, — посмеивались доярки и телятницы, когда парень с книжками и тетрадками под мышкой появлялся на ферме. — Прямо наказание, отдохнуть не даст. Ей-богу, замучит так, что ноги протянешь. Для чего тогда и среднее образование?
— Может, и правда, — говорила Ланя потупясь. — Может, я и сама бы как-нибудь. — Глаза она боялась поднять: столько в них было благодарности.
— Не как-нибудь, а твердо все надо знать! — наставительно внушал Максим, по-хозяйски располагаясь за столом. Держал он себя так уверенно, что даже бригадир, случалось, отодвигался в сторонку со своими ведомостями и книгами учета.
Были между Ланей и Максимом размолвки перед началом экзаменов. Из-за Алки. Об этих размолвках расскажем позднее.
Но к экзаменам на аттестат зрелости оба подготовились серьезно. Правда, Ланя сдала не блестяще, на тройки и четверки. Зато у Максима были одни пятерки.
— Это тебе, Ланя, спасибо, — уверял потом парень. — Один я так бы крепко не усвоил. Когда тебе объяснял — самому запоминалось намертво.
В институт Ланя поступать не думала. Разве до института, если на руках сестренки? Но Максим опять настоял: подавай и подавай на заочное. Это и решило дело. Ланя послала документы в сельхозинститут на зоотехнический факультет. Сам Максим колебался с выбором будущей профессии. Отец заронил ему в душу любовь к технике. Его влекло к машинам. Но уступил просьбе матери и подал заявление в медицинский.
Вступительные экзамены Максим сдал тоже на пятерки. Прием был, кажется, обеспечен. Но его вызвал к себе профессор, ректор института.
— Так вот ты какой! — встретил он его доброй улыбкой. — Приятно, что Зинин сын тоже избрал медицину.
Такая встреча оказалась для Максима настолько неожиданной, что он растерянно оглядел кабинет: не другому ли кому говорится это? Но больше никого не было. Профессор рассмеялся.
— Ну, подходи, подходи! Садись сюда, поближе. Будь посмелее, держись посвободнее. Ведь мы не чужие.
Заметив, что последние слова еще больше удивили Максима, профессор объяснил:
— С Зинаидой Гавриловной мы птенцы одного гнезда. В одном детском доме воспитывались. И в медтехникуме вместе учились.
— Не знал…
— Потому что мать у тебя — более чем сдержанная.
Профессор сообщил, что Зинаида Гавриловна просила до окончания приемных экзаменов не говорить ему, Максиму, о их старой дружбе, чтобы не расслаблять его, не давать ему во время экзаменов никаких надежд на содействие по знакомству.
Для Максима не было открытием, что его мать способна проявить выдержку. Он убедился в этом еще вовремя своей болезни. И все-таки ему показалось удивительным, как она могла умолчать. И зачем? Неужели боялась, что это и в самом деле расслабит его? Неправда, ничто бы не повлияло на экзамены.
— Впрочем, у сына выдержки тоже, очевидно, хватает, раз подготовился на одни пятерки, — улыбнулся профессор. — И мечта о медицине, конечно, наследственная?
— Не знаю… Нет…
— Что нет?
— Нет мечты.
— Странно. Без мечты в медицину идти нельзя. Равнодушие в этом деле опасно, как нигде. — Ректор нахмурился. — А не поза это? У вас, у нового поколения, замечал, есть мода подчеркивать неприязнь к так называемым «громким», «возвышенным» словам.
— Нет, правда.
— Искренность похвальна. Какая же тогда мечта? — Профессор смотрел на Орехова заинтересованно. Выражение его по-южному смуглого лица было теперь неулыбчивым, а участливым. И спрашивал он тоном, располагающим к откровенности.
Максим, однако, мялся. Ему и хотелось рассказать все, что он передумал прежде, чем подать заявление в медицинский, и было неудобно показать себя рохлей, безвольно подчиняющимся желанию матери.
— Давай уж начистоту.
И Максим решился, все рассказал профессору.
— Положение довольно сложное. Твоя мать заслуживает уважения, к советам ее следует прислушиваться. Но вдруг в твоем лице пропадает большой творец в области техники? — Профессор опять с улыбкой глянул на Орехова. Максим смутился.
— Да нет! — начал он отнекиваться. — Мне просто хочется работать у машин, люблю это.
— Тогда мой совет: обдумай. Еще раз обдумай, куда пойти. Не лучше ли все-таки в сельскохозяйственный?
— Теперь, наверно, опоздал — экзамены прошли.
Профессор посуровел, сказал холодно:
— Опоздал нынче — поступишь в будущем году. Ради любимой профессии стоит потерпеть.
— Конечно, я потерплю! — Максим поспешил к двери.
— Не торопись, дослушай до конца. — Парень положительно нравился профессору, но закончил он строго официально: — Договоримся так: решение ты принимаешь обдуманно, а когда примешь — зайдешь в последних числах месяца ко мне. Если выберешь медицинский — пожалуйста. А надумаешь в сельскохозяйственный — обещаю похлопотать за тебя.
Что творилось на душе у Максима, когда он вышел на главную улицу краевого центра, он и сам не мог понять. Было радостно, что дорога в институт открыта, и одолевало беспокойство. Свернуть на новый путь? А встретят ли там столь приветливо? И уж совсем тревожно становилось при мысли о неизбежном объяснении с матерью. Что можно сказать теперь в оправдание? Не только мать расстроится, но, пожалуй, и Ланя дураком назовет. Принимают — и не поступить! Это настолько неправдоподобно, что чужие люди никак не поверят, скажут: провалился и глупо оправдывается.
Или не расстраивать мать, не огорчать Ланю, не дергать зря себя, не позориться понапрасну перед односельчанами, а пойти без всяких-яких в медицинский?.. Тоже стыдно. Как на него будут смотреть профессор, преподаватели? Вот, скажут, размазня. Стоит ли на такого силы и средства тратить!.. Ох, черт, дернуло же за язык! Разболтал то, о чем следовало помалкивать. Трепло!
Нет, не мог не рассказать… Не по душе быть врачом…
Одолеваемый этими противоречивыми мыслями, Максим бесцельно брел по улице. И оттого, что мимо по асфальту неслись нарядные разноцветные «Волги», «Москвичи» и «Победы», что по тротуару без конца шли, то и дело обгоняя его, по-городскому торопливые люди, у него от непривычки стало вовсе смутно на душе. Он свернул в сквер и, найдя укромное местечко, сел на скамейку, стал и так и этак обдумывать положение. Но сколько ни думал, принять бесповоротное решение не смог. Пошел на телеграф, послал матери телеграмму: «Институт приняли»…
