Эрих Ремарк - Возлюби ближнего своего
Он остановился. Они находились на маленькой просеке. Другие тоже остановились. Керн улегся на траву и положил чемодан под голову. Другие зашептались. Затем женщина сделала шаг вперед.
— Анна, — произнес муж.
Женщина встала перед Керном.
— Вы не хотите показать нам дорогу назад? — резко спросила она.
— Нет! — ответил Керн.
— Вы!.. Это вы виноваты в том, что нас поймали! Вы, негодяй!
— Анна! — повторил муж.
— Не трогайте ее, — сказал Керн. — Пусть выговорится, тогда ей станет легче.
— Вставайте! — закричала женщина.
— Я останусь здесь. Вы можете поступать, как хотите. Сразу за лесом свернете налево и подойдете прямо к чешской таможне.
— Жидовская морда! — закричала женщина.
Керн усмехнулся.
— Только этого не хватало.
Керн увидел, что мужчина что-то шепнул разъяренной женщине и попытался оттеснить ее.
— Он наверняка пойдет на ту сторону, — всхлипывала она. — Он пойдет и пройдет! Он должен… Он обязан…
Муж медленно увел жену в сторону леса. Керн достал сигарету. Он увидел, как в нескольких метрах от него, словно гном из-под земли, поднялось что-то темное; это был старик еврей, который тоже улегся на траву по примеру Керна. Сейчас он приподнялся и покачал головой.
— Какие люди!
Керн ничего не ответил. Он зажег сигарету.
— Вы останетесь здесь на ночь? — мягко спросил старик спустя минуту.
— До трех. Это лучшее время. Сейчас они еще сторожат. А к утру им надоест.
— Ну, подождем до трех, — миролюбиво ответил старик.
— Путь далекий, и часть пути нам, наверно, придется проползти, — заметил Керн.
— Пустяки. Превращусь на старости лет из еврея в индейца.
Они замолчали. Постепенно на небе высыпали звезды. Керн нашел Большую Медведицу и Полярную звезду.
— Мне нужно добраться до Вены, — сказал старик спустя некоторое время.
— А у меня, собственно, нет определенной цели, — сказал Керн.
— Бывает и так. — Старик пожевал травинку. — А потом когда-нибудь окажется, что и у вас тоже есть цель. Так бывает. Приходит со временем. Нужно лишь подождать.
— Да, — согласился Керн. — Нужно подождать. Но чего?
— В сущности, ничего, — спокойно ответил старик, — Когда ты дождешься чего-нибудь, то видишь, что это ничто. И тогда начинаешь ждать чего-нибудь другого.
— Да, может быть, — согласился Керн.
— Меня зовут Мориц Розенталь, я из Годесберга-на-Рейне, — сказал старик через минуту. Он достал из рюкзака тонкий серый плащ и накинул его на плечи. Теперь он еще больше походил на гнома. — Временами кажется смешным, что у человека есть имя, правда? Особенно ночью…
Керн смотрел на темное небо.
— …и особенно когда у человека нет паспорта. Имена должны быть записаны, иначе они человеку не принадлежат.
В кронах деревьев зашумел ветер. Казалось, сразу за лесом начинается море.
— Как вы думаете, они будут стрелять, те, на той стороне? — спросил Мориц Розенталь.
— Не знаю. Наверно, нет.
Старик наклонил голову.
— Все-таки у людей, которым за семьдесят, есть преимущество — они уже не так рискуют своей жизнью…
Штайнер, наконец, узнал, где скрываются дети старого Зелигмана. Адрес, который он нашел в еврейском молитвеннике, оказался верным, но за это время детей успели перевезти в другое место. Прошло много времени, прежде чем Штайнеру удалось узнать, куда — сперва его принимали за шпика и не доверяли.
Он захватил из пансиона чемодан и отправился в дорогу. Дом находился в восточной части Вены. Прошло более часа, прежде чем он добрался до места. Он поднялся по лестнице. На каждом этаже — по три двери. Он чиркал спички и отыскивал нужную. Наконец, на четвертом этаже он увидел овальную медную пластинку с надписью: «Самуэль Бернштейн. Часовщик». Штайнер постучал. За дверью послышался топот ног и шепот. Затем раздался робкий голос:
— Кто там?
— Мне нужно вам кое-что отдать, — сказал Штайнер. — Чемодан.
Внезапно он почувствовал, что за ним наблюдают, и быстро обернулся.
Дверь квартиры за его спиной бесшумно отворилась. В проходе появился тощий мужчина в жилете. Штайнер поставил чемодан на лестницу.
— Вы к кому? — спросил человек в дверях.
Штайнер взглянул на него.
— Бернштейна нет, — добавил мужчина.
— У меня здесь вещи старого Зелигмана, — ответил Штайнер. — Его дети должны быть здесь. Я был рядом с ним, когда случилось несчастье.
Мужчина смотрел на него еще минуту.
— Ты его можешь спокойно впустить, Мориц! — крикнул он.
Зазвенела цепь, щелкнул ключ. Дверь в квартиру Бернштейна открылась. Штайнер вгляделся в тускло освещенную переднюю.
— Что? — удивился он. — Ведь это… ну, конечно, это отец Мориц!
В дверях стоял Мориц Розенталь. В руке он держал деревянную поварешку. На плечи был накинут плащ.
— Это я… — ответил он. — А это… Штайнер! — внезапно сказал он радостно и удивленно. — Я должен был бы догадаться! Действительно, мои глаза слабеют! Я знал, что вы в Вене. Когда мы встречались в последний раз?
— Приблизительно год тому назад, отец Мориц.
— В Праге.
— В Цюрихе.
— Правильно, в Цюрихе, в тюрьме. Хорошие там люди. В последнее время у меня что-то все перемешалось. Полгода тому назад снова был в Швейцарии. В Базеле. Там отлично кормят, но, к сожалению, там нет таких сигарет, какие дают в городской тюрьме, в Локарно. У меня в камере даже стоял букет камелий. Не хотелось уходить оттуда. Милан с ним не сравнишь. — Он помолчал. — Входите, Штайнер. Мы стоим на лестнице и обмениваемся воспоминаниями, словно старые грабители.
Штайнер вошел. Квартира состояла из кухни и комнатки. В комнате стояло несколько стульев, стол, шкаф и лежали два матраца с одеялами. На столе разбросаны инструменты. Между ними стояли дешевые будильники и статуэтки в стиле барокко с ангелами, держащими старые часы; секундная стрелка часов изображала смерть, размахивающую косой.
Над плитой на согнутой ручке висела кухонная лампа с зеленовато-белой ржавой газовой горелкой. На железных конфорках газовой плиты стояла суповая кастрюля, от которой шел пар.
— Я как раз варю для детей обед, — сказал Мориц Розенталь. — Нашел их здесь, как мышек в мышеловке. Бернштейн — в больнице.
Трое детей покойного Зелигмана сидели на корточках у плиты. Они но обращали внимания на Штайнера. Они уставились на кастрюлю с супом. Старшему было около четырнадцати лет, самому младшему — семь или восемь.
Штайнер опустил чемодан.
— Вот… чемодан вашего отца, — сказал он.
Все трое посмотрели на него равнодушно, почти не шевельнувшись. Они только чуть-чуть повернули головы.
— Я его видел, — продолжал Штайнер, — он говорил мне о вас.
Дети молча смотрели на него. Их глаза сверкали, словно отшлифованные черные камни. Газ в горелке шипел. Штайнер почувствовал себя неловко. Он знал, что должен сказать им что-то теплое, человечное, но все, что приходило ему в голову, казалось глупым и неискренним по сравнению с той сиротливостью, которая исходила от трех молчащих детей.
— Что в чемодане? — спросил старший через некоторое время. У него был бесцветный голос, он говорил медленно, твердо и осторожно.
— Я точно не знаю. Разные вещи вашего отца. И немного денег.
— Теперь это наше?
— Конечно, потому я его и принес.
— Можно мне его взять?
— Ну, конечно, — удивленно ответил Штайнер.
Юноша поднялся. Это был худощавый, длинный, темноволосый парень. Медленно, не спуская глаз со Штайнера, он подошел к чемодану. Затем быстрым звериным движением схватил его и сразу отпрыгнул обратно, точно боясь, что Штайнер снова отнимет у него добычу. Он сразу же потащил чемодан в комнату. Двое других быстро пошли за ним, прижавшись друг к другу, словно две большие черные кошки.
Штайнер взглянул на отца Морица.
— Ну, вот, — сказал он с облегчением. — Они, наверно, давно об этом знали…
Мориц Розенталь помешал суп.
— Это уже их не очень трогает. Они видели, как умирали их мать и два брата. И они теперь почти не реагируют на смерть близких. То, что случается часто, приедается.
— Бывает и наоборот, — сказал Штайнер.
Мориц Розенталь посмотрел на него, вокруг его глаз собрались морщинки.
— Если человек еще совсем молод — нет. И если человек стар — тоже нет. А вот остальные годы — это плохое время.
— Да, — согласился Штайнер. — Эти никчемные пятьдесят лет между младенчеством и старостью — плохое время.
Мориц Розенталь мирно кивнул головой.
— Я вот уже миновал этот возраст. — Он закрыл кастрюлю крышкой. — Детей мы разместили, — сказал он. — Одного возьмет с собой Мейер в Румынию. Другой поедет в детский приют в Локарно. Я знаю там человека, который сможет за него платить. А старший останется пока здесь, у Бернштейна.
