Колосья под серпом твоим - Владимир Семёнович Короткевич
Дед сделал вид, что не слышал.
— Кто такой?
— Я ведь говорю: губернский Диоген. С чудачествами. В сумасшедшем доме был.
— Хороши чудачества, — заметил дед. — За них и взяли?
— Нет, действительно. Идет по улице и хохочет.
— Ну-у, если бы это всех брать, кто у нас в стране на улицах хохочет...
Алесь только руками развел. А дед уже говорил дальше:
— Ты не принимай всего близко к сердцу... Был такой в двенадцатом веке умный-умный папа Иннокентий Третий. Написал он трактат «О презрении всего света». Надо тебе почитать да кое над чем задуматься... В конце концов, зачем читать? Вот послушай, что он о жизни говорит... У-умным был! «Человек создан, к несчастью, не из огня, подобно как светила небесные, не из воды, как растения, а из одного вещества с животными, потому и претерпевает равную с ними долю. Источник зла — его тело, закабалившее собою дух и ставшее для него тюрьмою. Добрые страдают не меньше злых». Если не больше, — прибавил дед. — «Жизнь есть борьба. Человек ведет ее с подобными себе, с природою, со своим телом и с дьяволом. Не проходит дня, чтобы к наслаждению не примешивались гнев, зависть, страх либо ненависть. Жизнь не что иное, как живая смерть, так как мы умираем, пока живем, и лучше умереть заживо, нежели жить мертвым». — Подумал-подумал: — Впрочем... дурак он был, этот папа. За что и избрали.
...Много занимались делами.
Прибыли наконец выписанные из Англии молотилки и семена. Многие приезжали смотреть на них. Приехал и Иван Таркайла. Бегал глазами, рассматривая.
— Что, только свое молотить будете?
— И крестьянское. За небольшую плату. Выпишу еще — может, более зажиточные купят, а менее зажиточные пускай берут, скажем, вдесятером.
— А бабы что зимой будут делать?
— Глупость. Пускай ткут полотно на продажу. Пускай учатся делать сарпинки, миткаль. Промысел будет. Скоро будут своих два агронома.
Таркайла не выдержал;
— А не боитесь?
— Чего?
— Появились какие-то люди. Недавно за эти реформы Арсена Стрибоговича сожгли... Сына его подстрелили. Все целиком дымом пошло: и здания, и скирды, и завод.. Сын едва выздоровел.
— Это вы о той «Ку-ге»? — сказал Алесь. — Куга — она и есть куга болотная. Куда ветер, туда и она гнется. А попробуют на меня вякнуть — выловлю всех.
— Да я разве что говорю, — отступил Таркайла. — Я и сам этих ублюдков ненавижу. Сам бы все это завел, да побаиваюсь. Я — не вы. Сожгут. Недавно встретили на дороге лакея моего Петра да записку передали.
И Таркайла подал Алесю клочок бумаги. В левом верхнем углу был грубо нарисован глаз пугача с пером-бровью. Ниже шли буквы, рваные от плохой бумаги и жидких чернил:
«Видим! Пойдешь за Стрибоговичем, возьмешь на лесопилку по вольному найму людей — гроб... Сегодня сделано — завтра получишь веревку, послезавтра не повесишься — через день жжем твое чучело на Чирвоной горе или на другой высокой. Увидишь, не исчезнешь — жди совы. И другим передай, будет им то же...»
Ниже был нарисован крест. Алесь улыбнулся.
— Дайте мне.
— Что вы, — тихо воспротивился Иван. — Никогда!
Дрожащими пальцами спрятал бумажку.
— Убьют. Было уже так. Никто не жалуется. У них, говорят, в суде рука. И вам не советую, если порой получите...
— Ну, смотрите. А получить-то я должен был первым. У меня всюду по вольному найму люди. Даже из моих крепостных.
— Я и говорю: остерегайтесь... И молчите... Молчите... Христом прошу.
Подошел Вежа. Иван словно надумал новое:
— Все это хорошо, новшества эти. А капитал оборотный откуда?
— Я дам, — сказал Вежа.
— Ему дадите. А всем другим кто даст? На какие такие гроши они учиться будут? — И прибавил: — Алесю Юрьевичу с вами повезло. С серебряной ложкой во рту родился.
Поехал. Алесь удивленно раздумывал. Зачем это ему было? Помощи на всякий случай искал? Так поможем, если понадобится.
И Алесь махнул рукою на случай с Таркайлой. «Ку-га», «шму-га» — чушь какая!
...В августе неизвестные люди на конях вылетели из пущи на витахмовскую свекловичную плантацию. Тридцать человек с ружьями. Нижняя часть лица у каждого завешена белым муслином, чтобы дышать.
На этой десятине первый год рос — честь и кровавый пот Алеся — с большими трудностями, едва ли не воровством и взятками добытый с юга сорт свеклы «Золотая», с количеством сахара до двадцати восьми процентов против обычных шестнадцати-двадцати. Хозяйство, где росла «Золотая», принадлежало барону Мухвицу, генеральному директору общества «Минерва», и было под Винницей. Семена Герман Мухвиц достал где-то в Австрии (он был еще и членом административного совета Варшавско-Венской железной дороги), тоже едва ли не украл, и стерег, держал зубами. Человека, который добыл Алесю семена, выгнали со службы, и пришлось взять его на свое содержание.
Другие служащие наотрез отказались разговаривать с Выбицким.
Вокруг «Золотой» ходили едва ли не на пальчиках. Платили мужикам и бабам вдвое за обработку каждого ряда. Алесь надеялся, что через год треть плантаций будет засеяна своими «золотыми» семенами.
И тут случилось.
Под бешеное «ку-га» неизвестные выстрелами отогнали работающих и начали метаться по десятине, выбивая ее копытами, как ток. Из леса вылетели около двадцати подвод, расползлись по плантации и начали поливать из бочек сочные зеленые ряды густо-соленой сукровицей.
Люди побежали в Витахмо за помощью. А пока на плантацию бросился Андрей Похвист, управляющий Студеного Яра, который случайно оказался в Витахмо. Бросился один: спасать.
Прибежал и увидел шабаш уничтожения: струи сукровицы, тени всадников, летающих по полю. Выкрики, сочный хруст ботвы, выстрелы в воздух.
Управляющего побили и прогнали с плантации.
— Передай: будет новшества заводить — прирежем.
Через час, увидев, как со стороны Витахмо бегут с ружьями люди, неизвестные обрубили постромки и, бросив новые бочки вместе с телегами в бороздах, припустились в пущу.
Люди двинулись за ними, но оттуда рванул залп, и гнаться дальше побоялись.
Поле было — смешанное с грязью тулковиско. Алесь уже назавтра увидел, что сукровица сделала свое дело: ботва там, где она уцелела, была как сморщенный сухой табак.
Он приказал выкопать наиболее уцелевшие корни, перенести под оранжерею и ухаживать, как за розами, повелел щедро поливать поле водой — а может? — но средства сражаться с этим у агрономов не было: никто не сеет свеклу на
