Колосья под серпом твоим - Владимир Семёнович Короткевич
И лишь тогда Кондрат понял, что обидели и его. И совсем не Андрей. Схватил брата за грудки, бросил через ногу на солому.
— Ты? С нею?
Прижал в угол.
— С нею, — смело ответил Павлюк.
— Будешь?
— Буду.
— Глаза твои где были? Два года она нам дорога.
— Я сначала и ждал. Да не ждала она. Неохотно ей двадцать лет ждать.
— Не горячись. Не неси. Отступись.
— Нет. — Павлюк навесил Кондрату.
И в это время на младшего навалился Андрей.
Драчуны сражались молча, сжав зубы. Братья-близнецы чувствовали: надругались над самым дорогим, что у них было. Павлюк был в ярости: два на одного. Так черта им девка. Спросили бы, холеры, у нее.
Павлюка прижали к стене. Рассудительный и спокойный, он мог иногда взрываться бешеной яростью. И теперь, зная, что его одолевают и могут так наколотить, что неделю к забору не пойдешь, он ощутил в глазах красный туман.
Рванулся между братьев и снял со стены цеп: дубовый бич на отполированной руками ореховой рукоятке.
— Гэн! — рыкнул так, что братья отлетели. — Сунетесь к ней — убью... Стыдился вас, а вы с кулаками... Убью!
И двинулся на них. Кондрат было захохотал, но сразу отскочил. Цеп врезался в земляной пол у самых его ног.
— Дур-рила! Ты что?!
Но Андрей с белыми глазами схватил уже второй цеп и бежал на Павлюка.
Э-эх! — цепы встретились в воздухе, закрутились один за другой.
Павлюк вырвал свой. Кондрат недоуменно смотрел, как братья лезли друг на друга. Это была уже не шутка. И тогда он тоже схватил цеп.
Павлюк летел на Андрея, и Кондрат подставил рукоятку, рванул цеп из рук у брата и отбросил в угол... Андрей, словно не понимая, налетел на них, поднял рукоятку: бич привычно вертелся в воздухе.
Кондрат знал: один удар — и смерть. Прыгнул, схватил Андрея за руки. Тем временем Павлюк опять схватил свой, а заодно и цеп Кондрата. Кондрат потянул Андрея за собою, вместе с цепом, и спиною прижал Павлюка в угол. Не имея возможности размахнуться, они стукали одними бичами то по своим рукам, то по чужим спинам. Бичи болтались, как язык в колоколе, и хлопали мягко, но чувствительно.
Кондрат получил от кого-то по голове, выше подковы. Закачался. И в этот момент ворвался в гумно озерищенский пастух Данька. Гнал коров, хотел попросить огнива и увидел.
— Пляшете? — с лютым юморком спросил Данька.
— Аг-га, — ничего не понимая, ответил Кондрат.
— Ну так я вам последний сейчас сыграю, — улыбнулся Данька. — На лен.
И стеганул, с выстрелом, цыганским кнутом. Да по всем трем. Да еще. Еще.
— Аюц, хряки! Ашкир вам, бараны!
В конце концов до всех трех дошло, да и обжигал кнут, как раскаленным железом.
Братья отпустили друг друга. Бросили цепы.
— Вы что ж это? — спросил белый как смерть Данька. — Ах остолопы, ах вы, дрянь сволочная. Посерками еще малышами кормил. Вот кабы мне тогда отравы было вам дать, кабы. Не подохли вы, когда вас бабка повивала.
Когуты молчали.
— И, наверняка, из-за бабы. Я и то вижу: на деревне один смоляной забор да три болвана возле него... Да есть ли такая баба, чтобы достойна была?!
Кондрат наконец опомнился:
— Хватит уж, г...нюк. Не трогай бабы.
— Я ее затрону, — угрожающе пообещал Данька. — Не все мне по солдаткам да вдовам. Подумаю вот, подумаю да у вас, козлы, и у тебя, цыпленок, так ее дерну из-под носа...
Красивое лицо Даньки было резким. Что-то ястребиное было в глазах. Задрожали брови.
— Братья. Да вы, как пырей, из одной севалки все... Ну-ка, миритесь!
Молчание было долгим. Потом Павлюк тяжело вздохнул:
— Я виноват, Кондрат... Виноват, Андрейка.
— Черта нам с того, — огрызнулся Андрей.
— Я сказать хотел — духу не хватило.
— С тобою она хочет? — глухо спросил Андрей.
— Да... Не хотел, братец!
Андрей махнул рукою:
— А, да что там... Спал ты, как совесть раздавали... Идем, Кондрат!
...Час спустя, сидя на берегу, братья, все еще молча, макали руки в воду и прикладывали к синякам и шишкам. Нарушил молчание Андрей:
— Ну?
— Вот тебе и «ну». Проспали.
— Да что ж поделаешь? Другому бы бока намяли. А тут... Брат все-таки...
И Андрей растерянно улыбнулся.
— Дурни мы с тобою, дурни. Сразу бы спросили. Вот и дождались.
— Свинья брат, — сказал «на пять минут младший». — Подъехал-таки.
— Брось, — возразил Андрей, — он хороший хлопец.
— «Хороший хлопец». — Кондрат поливал водою шишку. — Как дал, то я аж семь костелов увидел... Позор теперь! Бож-же ж мой!
— Прохлопали мы с тобою, братец, — грустно улыбнулся Андрей. — Одно нам с тобою утешение. Быть нам старыми кавалерами да чужих детей досматривать... Хорошо, что хоть не минует нашей хаты та невестка. И дети будут — Когуты.
Он улыбнулся, но Кондрат понимал, как брату плохо. И хоть Кондрату тоже было так, что даже сердце сжималось, он пошутил:
— Ну нет. В одной хате я с ней не смогу. Тут, братец, нам с тобою или делиться с батькой, или по безмену в руки да к Корчаку.
Лицо у Андрея было спокойным. Только ходило под кожей адамово яблоко.
— Недаром, брат, Адам яблоком подавился, — говорил Кондрат, что есть мочи стремясь развеселить брата. — Наконец, черт его знает. Может, мы еще с тобою радоваться будем, плясать каждый вечер, что ее не взяли. Вот погоди, попадет он в эти жернова да к нам и жаловаться придет. А мы ему, вольные казаки, чарку, да вторую, да в ухо.
— Что ж, — согласился Андрей. — К Корчаку так к Корчаку.
Сабина Марич искала встречи с Алесем. Петербург, а потом Вильня не помогли ей. В Вильне она бросалась-бросалась, а потом отыскала Вацлава Загорского и посещала его едва ли не каждую неделю. Приносила ему конфеты и фрукты, спрашивала, как живет, как учение, что пишет брат.
Одиннадцатилетний Вацлав воспринимал это как должный знак уважения и любви лично к нему. Его, счастливца, действительно любили все. Так было в Загорщине, так было и в Вильне. И потому он и его компания встречали молодую веселую
