Кнут Гамсун - Роза (пер. Ганзен)
— Быть можетъ, это слѣдуетъ декламировать подъ музыку? — спросилъ я.
— Еще бы! — подхватилъ Мункенъ Вендтъ. — Выйдетъ еще того хуже. Пусть ужъ лучше моя Блисъ споетъ; ха-ха-ха!
Но такъ какъ Мункенъ Вендтъ собирался уѣзжать, то баронесса и считала своимъ долгомъ ухаживать за нимъ, снова налила его стаканъ до краевъ и сказала:
— Чокнемся за ваше здоровье! Смотритель маяка какъ-то разсказывалъ мнѣ о тѣхъ краяхъ, гдѣ растетъ виноградъ. Такая жалость, что наше паломничество не состоялось, а то бы и мы побывали тамъ.
Мункенъ Вендтъ отвѣтилъ:
— Что-жъ, и у насъ славно: хвойные лѣса, скалы, сѣверное сіяніе. У меня тамъ, дома, есть одна пещера… вотъ гдѣ хорошо!
Должно быть, когда Мункенъ Вендтъ говорилъ это, вино бросилось ему въ голову воспоминаніями: онъ сидѣлъ такой разгоряченный, красивый, а грудь его порывисто дышала.
— Да, но у насъ зимою снѣгъ, это нехорошо. И всѣ воды замерзаютъ, брр! А въ тѣхъ краяхъ только солнце и дождь, солнце и дождь, говоритъ смотритель. И люди ходятъ въ легкихъ одеждахъ; на дѣвушкахъ только рубашка да юбка.
— Ого! — сказалъ Мункенъ Вендтъ.
Скоро онъ осушилъ свой стаканъ, поблагодарилъ и вышелъ изъ комнаты. Было уже поздно; огни въ лавкѣ погасали одинъ за другимъ; свѣтилось еще только одно крайнее окошко у винной стойки; потомъ и оно погасло.
Мункенъ Вендтъ зашелъ ко мнѣ въ комнату; онъ побывалъ въ лавкѣ и еще выпилъ, такъ что былъ весьма въ духѣ.
— Ты бы лучше бросилъ это, — сказалъ я.
— Помолчи! — отвѣтилъ онъ. — Ты, словно красная дѣвица, ничего себѣ не позволяешь, а великъ отъ этого прокъ? Все лицо въ угряхъ и только. Ты ихъ помажешь чѣмъ-нибудь, они пройдутъ, а тамъ опять новые, и ты опять возишься съ ними. Вотъ какой ты кисляй!
— Поди и лягъ, разъ тебѣ завтра надо въ путь, — сказалъ я.
Мункенъ Вендтъ отвѣтилъ:- Я не пойду. Впрочемъ, въ одномъ баронесса права: ты, пожалуй, не парень. Играешь на фортепьяно, что твоя барышня, говоритъ она.
Эти слова больно задѣли меня. Какого труда стоило мнѣ научиться играть; теперь и это ставили мнѣ не въ честь, а скорѣе въ поношеніе. Что-жъ, какимъ я былъ созданъ и пущенъ въ свѣтъ самимъ Провидѣніемъ, такимъ мнѣ и оставаться — тщедушнымъ, добропорядочнымъ и прилежнымъ юнцомъ. А Мункенъ Вендтъ былъ мужчина.
— Такъ ты не уходишь завтра? — спросилъ я.
— Нѣтъ. И послѣ завтра тоже. Я, видишь ли, поджидаю лопаря. Кромѣ того, она сказала мнѣ на лѣстницѣ, что я сегодня вечеромъ былъ такой красивый… глаза у меня такъ и горѣли. Ха-ха-ха!
— Кто это сказалъ?
— Кто? Баронесса.
— А ты что на это сказалъ?
— Я что сказалъ? Ого! — сказалъ я. Нѣтъ, ты бы спросилъ, что я сдѣлалъ! Послушай, сколько времени, по твоему, я пробылъ у тебя?
— Съ четверть часа, — отвѣтилъ я. — Лишнюю четверть часа.
— Такъ я ухожу.
Охъ, вѣрно, онъ затѣвалъ что-то, разъ спросилъ на счетъ времени. Я слышалъ, какъ онъ потихоньку пробирался по корридору. Я тоже не собирался ложиться, а напротивъ одѣлся потеплѣе, чтобы пройтись, какъ вдругъ опять вошелъ Мункенъ Вендтъ.
— Ну, не говорилъ ли я, что у этихъ господъ все одно ломанье! — выпалилъ онъ съ досадой. — Помолчи, говорятъ тебѣ. Я имѣлъ основанія сдѣлать то, что сдѣлалъ. Но все только одно ломанье. Чортъ бы побралъ! Ты гулять идешь?
— Да.
— Да, ты отдѣлываешься отъ этого прогулками, вотъ твое средство. А потомъ смажешь чѣмъ-нибудь угри. А тамъ опять новые…
Я порывисто распахнулъ дверь настежь. Мункенъ Вендтъ взглянулъ на меня и, хотя былъ уже готовъ расхохотаться мнѣ въ лицо и упасть на стулъ отъ смѣха, все-таки вдругъ сталъ серьезнымъ и сказалъ:
— Хорошо; ты правъ; я пойду и лягу. Но ты согласись все-таки… дверь оказалась запертой!
— Если она обѣщала тебѣ оставить дверь открытой, то лишь чтобы отвязаться отъ тебя, — сказалъ я. — Ты вѣдь совсѣмъ какъ звѣрь.
Мункенъ Вендтъ задумался. — Развѣ? Но вѣдь она же позволила мнѣ поцѣловать себя. А такое позволеніе!.. Это, по твоему, тоже, чтобы отвязаться отъ меня?
— Да.
— Пожалуй, что и такъ. Не мастеръ я разбирать этихъ господъ. Но теперь я пойду и лягу.
Я прогулялся по дорогѣ къ пристани, взглянулъ внизъ на освѣщенныя окна въ домѣ Гартвигсена, но прошелъ мимо. На обратномъ пути я остановился какъ разъ у поворота къ его дому и засмотрѣлся на звѣзды. Я шагу не сдѣлалъ по той дорогѣ; я только стоялъ и смотрѣлъ на звѣзды.
XX
Мункенъ Вендтъ ушелъ.
Я уже готовъ былъ думать, что онъ все-таки останется учителемъ у Гартвигсена, но день шелъ за днемъ, а онъ все отнѣкивался. Онъ насмѣхался и надо мною за мое учительство и спрашивалъ: зачѣмъ я вообще забрался сюда? — Чтобы найти судьбу свою, — отвѣтилъ я.
Баронесса покачивала головой по поводу того, что пріятель мой все остается, и даже напрямикъ жаловалась мнѣ.
— Въ немъ много хорошаго, — сказалъ я.
— Нѣтъ… Впрочемъ, можетъ быть, — отвѣтила она. — Но онъ такой безбожникъ. Я понять этого не могу: постоянно бродить по лѣсамъ и скаламъ и быть — безбожникомъ.
— Да, онъ безбожникъ.
— Да. А меня онъ только подбиваетъ на легкомысленные поступки. И потомъ мнѣ приходится каяться во всемъ, что ни скажу, что ни сдѣлаю. Нѣтъ, пусть себѣ уходитъ. Онъ все только и твердитъ: ого! А къ чему онъ это говоритъ? Пусть не воображаетъ… О, Господи, я не скрываю, что я… что онъ… Я ничего не скрываю… Его наружность и борода… Но какая все-таки разница! Какъ между небомъ и землей! Бродить по лѣсамъ и скаламъ съ такими чувствами и мыслями!
Потомъ я узналъ, что баронесса переговорила съ отцомъ. Вотъ что рѣшило дѣло. Маккъ спокойно, но твердо высказалъ Мункену Вендту свое мнѣніе и кивнулъ головой. Только и всего.
А Мункенъ Вендтъ, придя ко мнѣ, опять подивился на господъ и сказалъ, что уходитъ. На лопаря приходилось пока-что махнуть рукой.
— А ты когда же придешь? — спросилъ онъ меня.
— Потомъ, — отвѣтилъ я, — скоро. Я еще не совсѣмъ покончилъ тутъ съ дѣлами. Жди меня.
И Мункенъ Вендтъ ушелъ.
Осень уже такъ давала себя знать, что сэръ Гью Тревельянъ бросилъ свою рыбную ловлю, въ сосѣднемъ поселкѣ и перебрался въ Сирилундъ въ ожиданіи почтоваго парохода. Онъ прожилъ нѣсколько дней въ домѣ Макка, ни съ кѣмъ не разговаривалъ, а все лежалъ у себя въ комнатѣ и здорово пилъ.
Съ послѣдняго своего посѣщенія Сирилуяда онъ долго крѣпился, цѣлыхъ два мѣсяца въ ротъ не бралъ крѣпкихъ напитковъ. Теперь же опять тянулъ коньякъ въ свое удовольствіе, опоражнивая бутылку за бутылкой.
Баронесса очень его жалѣла и ежедневно справлялась о немъ; въ послѣднее время даже сама стала носить ему въ комнату подносъ съ ѣдой и кофе. Опять нашлось у нея занятіе, и ея обычная грусть и тревога прошли, какъ только ей было чѣмъ отвлечь свои мысли. Она подолгу разговаривала съ сэромъ Гью, который все не вставалъ съ постели, и подъ конецъ добилась того, что онъ сталъ отвѣчать ей и даже бесѣдовать съ нею, какъ разумный человѣкъ. Онъ разсказалъ ей про серебряныя горы, которыя купилъ у Гартвигсена; онѣ обошлись ему дорогонько, да онъ не жалѣлъ, — въ нихъ скрывались баснословныя богатства. А у него былъ сынъ тутъ на сѣверѣ, по имени Гью; этотъ-то сынъ и являлся настоящимъ хозяиномъ серебряныхъ горъ; купчая была сдѣлана на его имя. Пусть себѣ горы постоятъ пока; онѣ только подымутся въ цѣнѣ къ тому времени, когда мальчуганъ вступитъ во владѣніе. Сэръ Гью открыто говорилъ о томъ, что ребенокъ жилъ при своей матери Эдвардѣ въ Торпельвикенѣ, и вотъ онъ теперь какъ разъ собирался выстроить для нихъ домъ тутъ, на горахъ. Вотъ такъ участокъ для постройки — на серебряныхъ горахъ! Сэръ Гью самъ нашелъ эти богатства; это былъ его единственный подвигъ въ жизни; онъ открылъ ихъ тутъ на сѣверѣ Норвегіи. — Пусть-ка другой кто сдѣлаетъ это! — говорилъ онъ.
Баронесса со всѣмъ соглашалась и своимъ участіемъ оживила-таки больного, добилась того, что онъ всталъ съ постели и одѣлся.
На другой день пришелъ почтовый пароходъ, и сэръ Гью уѣхалъ.
Но англичанинъ, какъ видно, крѣпко засѣлъ въ памяти баронессы. Правда, онъ былъ не охотникъ, а рыболовъ, но тоже одинокая, странная душа, какъ лейтенантъ Гланъ. Баронесса говорила про сэра Гью, что онъ вовсе не былъ пьяницей, пилъ же такъ страшно просто отъ скуки и ради перемѣны образа жизни. Дома въ Англіи у него было множество замковъ.
Время подходило къ половинѣ сентября, и суда изъ Бергена ожидались со дня на день. Гартвигсенъ радовался тихой погодѣ. Вѣрно, все обойдется благополучно, и онъ заработаетъ страховую премію. О, не этотъ маленькій барышъ самъ по себѣ занималъ Гартвигсена, но честь обдѣлать выгодное дѣльце подъ самымъ носомъ у Макка. Между тѣмъ, какое же это было дѣло? Просто рискъ, лоттерея.
И вотъ пришелъ съ распущенными парусами новый большой корабль Свена Дозорнаго. Мы всѣ стояли около сарая Гартвигсена и смотрѣли. Свенъ Дозорный почти и не коснулся парусовъ, какъ ужъ повернулъ по вѣтру и бросилъ якорь, а команда въ ту же минуту бросилась по реямъ и вантамъ, и парусовъ какъ не бывало. Нагруженное товарами судно было теперь въ полной безопасности, сидя въ водѣ глубоко и устойчиво.
