Колосья под серпом твоим - Владимир Семёнович Короткевич
— Успокойтесь, — смутился губернатор. — Черт с ним, с корчмарем.
— Это пройдоха. Копейку в казну и рубль себе. Опутал людей, сосал, разорял... Изможденные голодные люди! Дети как старики! Тихонько прополз по окрестностям, а там — как Мамай прошел! Вы дали ему место в Довске?
— Казне нужны деньги, — ответил губернатор.
— И вы говорили мне о разбое, — с укоризной сказал Алесь. — Сделали так, что богатейшая страна живет в унизительной, в позорной бедности... Я не советовал бы вам держать таких людей...
— Я подумаю. — Губернатор действительно решил не ссориться, так как помнил, чем все это закончилось для Жегулина, фон Берга и еще некоторых, заевшихся с Вежей и потому не просидевших на должности и года. И губернатор заявил: — В бедности виновата пассивность здешних людей, а не мы. Отдали торговлю в руки староверам и жидам.
Алесь засмеялся, но так, что губернатору стало не по себе.
— При чем тут они? — удивился Загорский. — В этом виноваты мы с вами, господин губернатор, наша нетерпимость, наша гнилая продажность... И тех и других гонят за веру... Страшно, веками гонят. У нас они когда-то нашли пристанище. И мы жили с ними хорошо. Ну, относились немного иронически, это правда, — такой уж мы народ, что иронизируем даже над самими собою. Но ирония не убивает, а их убивали и гоняли — и тех и других — от Толедо до Керженских скитов. Они любят деньги, это так, — а что их спасет, как не деньги?.. Дай чиновнику, дай полицейскому, дай... дай... Нате, лишь бы дали жить. Нам было диковато, что молятся не так, что одни держат для нас отдельные кружки, а другие почему-то раз в год строят шалаши и едят там... Ну и черт с ними, каждый бесится по-своему... Но их нашли. За то, что крестятся двумя пальцами, трижды делали из Ветки пустыню, убивали, жгли живьем. За один палец снимали голову, а она у человека — одна. А раскольники — хороший, трезвый, трудолюбивый народ. Память о мачехе своей, язык, обычаи сохранили — не растрясли... Так их в благодарность, забывая слова Петра, что лишь бы подати платил, а молись как хочешь, мертвых, кострами складывали, да девчат насиловала солдатня... И других достали... Полоцких всех живьем в Двине потопили, с детьми маленькими... Опричник в рясе, пес бешеный — Грозный, котяра. Сделали им землю эту — чужой. Так чего удивляться?! С чужого — греби!
— Князь... князь... Успокойтесь.
— Вот так, — стыдясь припадка гнева, закончил Алесь. — Это мое вам, господин губернатор, слово. И не вините наших людей в пассивности. Они просто гнушаются торговли, так как торговлю тоже сделали разбоем. И еще имя этой пассивности — неуверенность в завтрашнем дне.
Губернатор решил больше никогда не связываться с этими людьми. Из двадцати семи тысяч дворян губернии семь тысяч были из младших их родов, на различных ступенях родства, да еще столько же зависели от них и смотрели поэтому с их рук. Ну их к дьяволу!
Когда молодой Загорский ушел — губернатора долго еще словно водило. Черт! Манеры едва ли не версальские, язык мужицкий, одежда разбойничья, мысли — якобинские...
К сожалению, губернатор был прав. Она была, пассивность, Алесь знал: по Днепру за прошлое лето сошло через Суходол четыреста семьдесят шесть судов, четыреста семнадцать плотов-караванов. Стоимость перевезенного судами груза достигала миллиона ста тысяч. И он до красноты кричал на оршанских строителей:
— Какое второе дно сделали? Под что лодки?! Под что, спрашиваю у вас?!
— Под известь!.. Это, стало быть, дешевле.
— Из сырых досок второе дно, щели будут, чтобы тебе уж гроб из такого!..
— Набухнет, княже. Всегда так делаем.
— Пока набрякнет — вода в извести будет, лопата дубровенская! Пока набухнет — взрыв будет. Люди головы сложат!
Его душил гнев. Воевать, бросаться на все это. На тупость, на хозяйскую неустроенность, на богатства, которые топчут ногами.
Узаконенный грабеж, безучастность, сонное почесывание задницы, издевательство над землей, над вырубленными лесами, над реками. Общее мучительство не только народу, но и природе, зверям, всей разворованной земле.
Источник бедности, источник страданий — разрушенная экономика, расточительство, дикое швыряние дорогих денег паразитам, когда трудящийся не имеет их на благоустройство. И даже не хочет иметь. То — по голове его. Пусть не спит.
Щедрый, где надо было, к расточительству, он становился настоящим скупцом, когда видел дикую неэкономичность того, что происходило вокруг.
— Как валите лес? Раскапывайте снег, зачем мне пни на сажень? И делайте подмостки, чтобы сваленные деревья не мяли подлесок. Вот так. И по ним — к дороге.
— Так не делали, княже.
— Будут делать.
Всюду было одно банкротство. Поля, заросшие пыреем, так как не было копеек на железную борону, варварская подсочка деревьев, уничтоженная отходами ватной фабрики рыба в Путейне, березовые аллеи и насаждения именно на известняках и песчаных землях, где так нужна вода, бестолково осушенные болота — от резкого понижения уровня воды посохли окрестные леса.
Убытки, убытки, убытки... Деньги, пущенные на ветер.
Лес погиб от гусениц. Задницу чесал хозяин. Да приди, возьми ты в моих смолокурнях дегтя, мажь на полсажени стволы, стряхивай, шум поднимай — гусеница его не выносит и попадает, а поползет вновь — погибнет. Спасай лес! Он за каждую дырку в государственном и твоем кармане расплачивается, покорный.
На трех китах стоит государство: деревня, промышленность, торговля для связи.
Деревня голодает, живет в невежестве, земля обессилена. Промышленность — кустарная, торговли нет. И спят, спят все, как угоревшие, не зная, что сон угоревшему — смерть. И злятся, когда будят.
То тащи, тащи их насильно из угарной хаты. Пусть кусаются — тащи!
При книжном, немного абстрактном образе мыслей он был практик. Жестокий, конкретный практик, знающий, чего он хочет от жизни и людей. Он не мог видеть без зла брошенного гвоздя, брошенной щепки. Все, что он ни видел, ему хотелось переделать на свой лад, перековать, посмотреть со всех сторон — а как его приткнуть лучше.
Существовал постыдный для родины анекдот. Юродивого, который ходил по улицам без штанов, но в богато расшитой сорочке, терпели, пока в город не приехал министр финансов и не обиделся, посчитав, что это фрондирующие элементы сделали недвусмысленный намек на государственный бюджет.
Всюду
