Император и ребе, том 2 - Залман Шнеур
Но до самой двери Наполеон не добежал. Выстрел из большого полевого пистоля прогремел за бревенчатой стеной корчмы. Кусочки штукатурки посыпались с потолка. И сразу же после выстрела там началась настоящая буря из солдатских криков, переходивших в короткое сопящее дыхание. Как будто там, за низкой дверью, душили и связывали кого-то сильного и разъяренного.
Повеяло близкой угрозой покушения, которые Наполеон уже не раз переживал и которыми его еще больше пугал при помощи своих отчетов министр полиции Фуше. Согласно этим отчетам, Наполеона повсюду преследовали опаснейшие английские агенты, которые хотели его убить. Поэтому за два шага до двери он остановился и, отодвигаясь в сторону, хрипло прокричал:
— Рустам! Кэс-кэ-сэ-кэ-са?[407]
2
В ответ на этот призывный крик своего господина верный мамелюк рванул входную дверь корчмы и с обнаженной кривой саблей в руках встал на страже внутри, на пороге. После него ввалилась… действительно ввалилась, а не была впущена странная группа людей. Двое длинноусых гренадеров с распаленными лицами крепко держали светловолосого человека в разорванном мундире и с руками, заломленными назад и связанными. За ними — давешний гвардейский офицер и толмач Шульце. Оба взволнованные, даже взбешенные.
Эстерка подняла свои смущенные глаза, и сдавленный крик вырвался у нее буквально из глубины сердца. С полуоткрытым ртом она остановилась, застыв на одном месте. Все, что здесь произошло с того момента, как она осталась с глазу на глаз с Наполеоном, смыло, словно губкой, точно так же, как маленькую боль стирает большая, а слабое впечатление — впечатление более сильное. Дух Менди, столь упрямо преследовавший ее когда-то на Петербургском тракте, в Шклове и здесь, у входа в корчму, стал реальным, облекся в плоть и кровь. Главное — в кровь, потому что из раны на лбу у «того самого», как его когда-то прозвал старый кучер Иван, теперь струился темно-красный ручеек. Тяжелые капли падали на его шитый золотом воротник. Полураскрытые губы опухли, и дырка, оставшаяся от выбитого зуба, чернела между ними. Армейский головной убор свалился с его головы, рыжевато-русые волосы и бакенбарды растрепались, а искусно зачесанные седые пряди, скрывавшиеся среди них, обнажились. Они перелистывались ветерком, как найденный документ о семнадцати годах, прошедших с тех пор, как Эстерка в первый раз встретила его на одной из станций Петербургского тракта. Его темный мундир сапера был разорван.
Все это было реальностью, жуткой реальностью. Нереальными оставались только черные и узкие глаза — глаза Менди. С глубокой печалью и мольбой они смотрели сейчас на нее, на нее одну, не видя больше никого вокруг. И именно это так не подходило к страшной ситуации, в которой находился «тот самый»; к ручейку крови, который растекался по его щеке и был похож на цветок, посаженный в рану. Его грудь под мундиром с оборванными пуговицами судорожно вздымалась.
Широко расставив свои толстые ноги, обтянутые армейскими рейтузами, Наполеон с упрямой прядью на лбу встал между Эстеркой и «тем самым». После пережитого страха — из-за кошки и из-за выстрела снаружи — он снова ощутил свою власть и свою волю. Его восклицания стали краткими и резкими, как на поле боя. К тому же неудачное приключение с «близняшкой» Жозефины еще и придавало его властно звучащим вопросам острый привкус горечи:
— Что тут произошло? Быстро!
Гвардейский офицер, бледный и растрепанный от яростной борьбы с арестованным, звякнул шпорами и приложил руку к треуголке. Вторая рука сжимала пару измятых бумажных листов. Он по-солдатски отчеканил:
— Покушение, ваше величество!
— Рассказывай!
— Как только дверь была заперта после того, как из корчмы вышел гранд рабэн де Ляди, этот здесь… этот, который теперь арестован… Он начал приставать ко мне и к мамелюку с наглыми вопросами: мол, где та дама, что была вместе с «гранд рабэн», почему она не выходит?
— Кель орэр![408] — пробормотал Наполеон с презрением. Он смерил связанного взглядом, как будто искал у него слабую точку, из которой и взялась эта «гадостность»… Но «тот самый» даже не заметил этого. Его узкие черно-коричневые глаза смотрели поверх головы Наполеона на Эстерку. Он видел только ее одну и безмолвно умолял ее… Наполеон уловил это взглядом и крикнул гвардейскому офицеру:
— А дальше?
— Этот «мизерабль»,[409] ваше величество, принялся угрожать мамелюку, требуя, чтобы тот впустил его в корчму. Он поднял на него руку, хотел ворваться силой. А когда Рустам воспротивился, этот «мальфетер»[410] позволил себе выхватить пистоль. Наши бравые гренадеры с большим трудом разоружили его. К сожалению, заряженный пистоль выстрелил, когда разоружали и вязали этого несчастного.
— Кто он?
— Саперный офицер, Кривицкий или Кшивицкий. Записался в качестве польского волонтера в Варшаве.
— Как его допустили сюда?
— Польские рекомендации, ваше величество! Главным образом, рекомендация графа Валевского. Кроме того, этот, который теперь оказался «мальфетер», отлично проявил себя при строительстве понтонного моста через Неман. Он получил медаль от маршала Даву и благодарность от маршала Нея.
3
Наполеон на мгновение задумался. В подозрительную рекомендацию, которую записавшийся в армию Наполеона добровольцем офицер-сапер получил из Варшавы, можно было поверить. Старый граф Валевский, утерев усы и промолчав, уступивший Бонапарту свою молодую жену, конечно, не был так прост, как могло показаться. В своем старом сердце он, конечно, скрывал тяжелую ненависть и приставил к Наполеону своего человека, может быть, тайного убийцу… Но какое отношение этот «мизерабль» мог иметь к красивой еврейке, которая говорит, что ее зовут Эстер? Странная путаница!
Толмач Жан Шульце почтительно прервал это краткое размышление императора:
— Милостиво разрешите мне, ваше величество, вставить слово.
— Говори!
— Я уже несколько раз предупреждал маршала Нея, что мне кажется, что с этим офицером-сапером Кшивицким что-то не совсем в порядке. Он говорит на всех языках, как… какой-то космополит известного сорта, и при этом не знает по-настоящему ни одного языка, кроме английского. Он играет в карты каждую ночь и выигрывает у всех и всегда…
— Кроме английского?.. — переспросил Наполеон. — Обыскали ли этого «мальфер»?
— В этом не было необходимости, ваше величество! — взял слово гвардейский офицер. — Когда его вязали, нечаянно разорвали на нем мундир, и вот что нашли!.. Две бумаги… Они были зашиты в подкладку. Мсье Шульце говорит, что это английский и русский «лессе пассе», временные паспорта.
— И русский тоже?
Жан Шульце подтвердил:
— И русский тоже, ваше величество! И очень подозрительный.
— Перевести! Немедленно, не сходя с этого места, перевести!
На протяжении всего краткого императорского допроса и стремительного рапорта «тот самый» даже не оглянулся на своих врагов. Казалось, он не слышал, не хотел слышать, что
