Чарльз Диккенс - Замогильные записки Пикквикского клуба
Этотъ спасительный совѣтъ, казалось, облегчилъ тяжкое бремя на душѣ м-ра Уэллера, и онъ принялся за свою трубку съ просіявшимъ лицомъ.
— Кто-то стучится въ дверь, — сказалъ Самуэль.
— A пусть себѣ стучится, — отвѣчалъ отецъ.
Оба замолчали. Стукъ между тѣмъ повторился и не умолкалъ въ продолженіе трехъ или четырехъ минутъ.
— Отчегожъ ты не хочешь впустить? — спросилъ Самуэль.
— Тсс, тсс! — отвѣчалъ отецъ, боязливо мигая на своего сына. — Не обращай вниманія, Самми: это, должно быть, опять какая-нибудь вдова.
Отчаявшись, наконецъ, получить отвѣтъ на многократно повторенный стукъ, невидимый посѣтитель, послѣ кратковременной паузы, пріотворилъ дверь и заглянулъ. То была не женская фигура. Между дверью и косякомъ выставились длинные черные локоны и жирное красное лицо достопочтеннаго м-ра Стиджинса. Трубка м-ра Уэллера выпала изъ рукъ.
Отверстіе между косякомъ и дверью постепенно становилось шире и шире. Наконецъ, достопочтенный джентльменъ осторожно перешагнулъ черезъ порогъ и тщательно заперъ за собою дверь. Сдѣлавъ необходимое обращеніе къ Самуэлю и поднявъ къ потолку свои руки и глаза въ ознаменованіе неизреченной скорби по поводу рокового бѣдствія, разразившагося надъ фамиліей, м-ръ Стиджинсъ придвинулъ къ камину кресло съ высокой спинкой, сѣлъ, вздохнулъ, вынулъ изъ кармана сѣрый шелковый платокъ и приставилъ его къ своимъ заплывшимъ глазамъ.
Пока совершалась эта церемонія, м-ръ Уэллеръ старшій оставался неподвижнымъ, будто прикованный къ своему мѣсту: онъ смотрѣлъ во всѣ глаза, обѣ руки его лежали на колѣняхъ, и вся его физіономія выражала необъятную степень изумленія, близкаго къ остолбенѣнію. Самуэль сидѣлъ безмолвно насупротивъ отца и, казалось, ожидалъ съ нетерпѣливымъ любопытствомъ, чѣмъ кончится эта сцена.
Нѣсколько минутъ м-ръ Стиджинсъ держалъ сѣрый платокъ передъ своими глазами, вздыхалъ, всхлипывалъ, стоналъ; преодолѣвъ, наконецъ, душевное волненіе, онъ положилъ платокъ въ карманъ и застегнулся на всѣ пуговицы. Затѣмъ онъ помѣшалъ огонь, потеръ руки и обратилъ свой взоръ на Самуэля.
— О, другъ мой, юный другъ! — сказалъ м-ръ Стиджинсъ, прерывая молчаніе весьма слабымъ и низкимъ голосомъ. — Что можетъ быть ужаснѣе этой поистинѣ невозвратимой потери?
Самуэль слегка кивнулъ головой.
— Извѣстно-ли вамъ, другъ мой, — шепнулъ м-ръ Стиджинсъ, придвигаясь къ Самуэлю, — что она оставила нашей церкви?
— Кому?
— Почтенной нашей церкви, м-ръ Самуэль.
— Ничего она не оставила, — отвѣчалъ Самуэль рѣшительнымъ тономъ.
М-ръ Стиджинсъ лукаво взглянулъ на Самуэля, оглядѣлъ съ ногъ до головы м-ра Уэллера, сидѣвшаго теперь съ закрытыми глазами, какъ будто въ полузабытьи, и, придвинувъ свой стулъ еще ближе, сказалъ:
— И мнѣ ничего не оставила, м-ръ Самуэль?
Самуэль сдѣлалъ отрицательный кивокъ.
— Едва-ли это можетъ быть, — сказалъ поблѣднѣвшій Стиджинсь. — Подумайте, юный другъ мой: неужели ни одного маленькаго подарка на память?
— Ни одного лоскутка, — отвѣчалъ Самуэль.
— А, можетъ быть, — сказалъ м-ръ Стиджинсъ послѣ колебанія, продолжавшагося нѣсколько минутъ, — можетъ быть, она поручила меня попеченію этого закоснѣлаго нечестивца, отца вашего, м-ръ Самуэль?
— Очень вѣроятно, судя по его словамъ, — отвѣчалъ Самуэль. — Онъ вотъ только-что сейчасъ говорилъ объ васъ.
— Право? Такъ онъ говорилъ? — подхватилъ м-ръ Стиджинсъ съ просіявшимъ лицомъ. — Стало быть, великая перемѣна совершилась въ этомъ человѣкѣ. Радуюсь за него душевно и сердечно. Мы теперь можемъ жить съ нимъ вмѣстѣ дружелюбно и мирно, м-ръ Самуэль. — Не правда ли? Я стану заботиться о его собственности, какъ скоро вы уйдете отсюда, и ужъ вы можете составить понятіе, какъ здѣсь все пойдетъ въ моихъ опытныхъ рукахъ.
И затѣмъ, испустивъ глубочайшій вздохъ, м-ръ Стиджинсъ пріостановился для отвѣта. Самуэль поклонился. М-ръ Уэллеръ старшій произнесъ какой-то необыкновенный звукъ, не то стонъ, не то вой, не то скрежетъ, не то зыкъ, но въ которомъ, однакожъ, страннымъ образомъ сочетались всѣ эти четыре степени звука.
Осѣненный внезапнымъ вдохновеніемъ, м-ръ Стиджинсъ прозрѣлъ въ этомъ звукѣ явственное выраженіе сердечнаго раскаянія, соединеннаго съ угрызеніемъ. На этомъ основаніи онъ оглянулся вокругъ себя, потеръ руки, прослезился, улыбнулся, прослезился опять и затѣмъ, тихонько подойдя къ хорошо знакомой полочкѣ въ извѣстномъ углу, взялъ стаканчикъ и осторожно положилъ четыре куска сахару. Совершивъ эту предварительную операцію, онъ еще разъ испустилъ глубокій вздохъ и устремилъ на потолокъ свои глаза. Затѣмъ, переступая незамѣтно съ ноги на ногу, онъ побрелъ въ буфетъ и скоро воротился съ бутылкой рому въ рукахъ. Отдѣливъ отъ него обыкновенную порцію въ стаканъ, онъ взялъ чайную ложечку, помѣшалъ, прихлебнулъ, еще помѣшалъ и уже окончательно расположился въ креслахъ кушать пуншъ.
М-ръ Уэллеръ старшій не произнесъ ни одного звука въ продолженіе всѣхъ этихъ приготовленій; но какъ только м-ръ Стиджинсъ усѣлся въ креслахъ, онъ вдругъ низринулся на него стрѣлою, вырвалъ стаканъ y него изъ руки, выплеснулъ остатокъ пунша на его лицо и разбилъ стаканъ о его лобъ. Затѣмъ, схвативъ достопочтеннаго джентльмена за шиворотъ, онъ повалилъ его могучею рукой, далъ ему пинка и, произнося энергическія проклятія, потащилъ его къ дверямъ.
— Самми, — сказалъ м-ръ Уэллеръ, — надѣнь на меня шляпу. Живѣй!
И лишь только Самуэль нахлобучилъ своего родителя, старый джентльменъ вытащилъ Стиджинса изъ дверей въ коридоръ, изъ коридора на крыльцо, съ крыльца на дворъ, со двора на улицу, продолжая все это время давать ему пинки, одинъ другого сильнѣе и безпощаднѣй.
Уморительно и вмѣстѣ отрадно было видѣть, какъ красноносый джентльменъ кувыркался, метался, барахтался и хрипѣлъ въ могучихъ объятіяхъ раздраженнаго старца, который, наконецъ, въ довершеніе потѣхи, погрузилъ его голову въ корыто, наполненное водою для утоленія жажды лошадей.
— Вотъ тебѣ, пастырь, вотъ тебѣ! — сказалъ м-ръ Уэллеръ, поддавая окончательнаго туза въ спину м-ра Стиджинса. — Скажи всѣмъ этимъ своимъ негоднымъ товарищамъ, лицемѣрамъ, тунеядцамъ и ханжамъ, что я боюсь, при случаѣ, перетопить всѣхъ до одного, если не въ корытѣ, такъ въ помойной ямѣ.
— Пойдемъ домой, Самми. Налей мнѣ стаканъ водки. Совсѣмъ измучился съ этимъ негодяемъ.
Глава LII. Дѣловое утро адвоката на Грэйскомъ скверѣ и окончательное выступленіе на сцену господъ Джингля и Іова Троттера
Когда, послѣ приличныхъ приготовленій, м-ръ Пикквикъ извѣстилъ Арабеллу о неудовлетворительныхъ послѣдствіяхъ своей поѣздки въ Бирмингэмъ и началъ увѣрять ее, что нѣтъ покамѣстъ ни малѣйшаго повода къ огорченію или печали, молодая леди залилась горькими слезами и выразила въ трогательныхъ терминахъ свою жалобу, что она, по непростительной вѣтренности, сдѣлалась несчастной причиной охлажденія и, быть можетъ, вѣчнаго разрыва между сыномъ и отцомъ.
— Вы совсѣмъ не виноваты, дитя мое, — сказалъ м-ръ Пикквикъ съ трогательно. ю нѣжностью. — Заранѣе никакъ нельзя было предвидѣть, что старый джентльменъ будетъ питать такое неожиданное предубѣжденіе противъ женитьбы своего сына. Я увѣренъ, — прибавилъ м-ръ Пикквикъ, взглянувъ на ея хорошенькое личико, — онъ и понятія не имѣетъ объ удовольствіи, отъ котораго отказывается теперь съ такимъ безразсудствомъ.
— Ахъ, добрый м-ръ Пикквикъ! — сказала Арабелла. — Что намъ дѣлать, если онъ не перестанетъ сердиться на насъ?
— Авось все это перемелется, мой другъ, и выйдетъ мука, — сказалъ м-ръ Пикквикъ добродушнымъ тономъ; — посидимъ покамѣстъ y моря и подождемъ погоды.
— Но вѣдь вы разсудите сами, м-ръ Пикквикъ: что будетъ съ Натаніэлемъ, если отецъ откажется помогать ему?
— Въ такомъ случаѣ, мой ангелъ, я могу предсказать, что, вѣроятно, найдется y него какой-нибудь другъ, который готовъ будетъ оказать ему всякое содѣйствіе и помощь.
Арабелла быстро поняла и сообразила настоящій смыслъ и значеніе его отвѣта. Поэтому она бросилась въ объятія м-ра Пикквика, поцѣловала его очень нѣжно и зарыдала очень громко.
— Ну, полно, полно! — сказалъ м-ръ Пикквикъ, пожимая ея маленькую ручку. — Мы вотъ подождемъ здѣсь нѣсколько дней и посмотримъ, что вздумаетъ онъ написать вашему мужу. Если, сверхъ чаянія, онъ не перемѣнитъ своихъ мыслей, въ головѣ y меня вертится, по крайней мѣрѣ, полдюжины плановъ, изъ которыхъ тотъ или другой составитъ ваше счастье — успокойтесь, мой ангелъ.
Затѣмъ м-ръ Пикквикъ порекомендовалъ ей осушить свои глазки и не огорчать прежде времени своего супруга. Прелестная Арабелла, кроткая и послушная, какъ благовоспитанное дитя, уложила свой платочекъ въ ридикюль и, къ возвращенію мужа, вызвала на свое личико цѣлый рядъ лучезарныхъ улыбокъ, которыя оказывали столь могущественное вліяніе на его чувствительное сердце.
