Чарльз Диккенс - Замогильные записки Пикквикского клуба
— Это такъ и должно быть, — отвѣчалъ Самуэль. — Я не удивляюсь.
М-ръ Уэллеръ старшій одобрительно кивнулъ головой, затянулся, выпустилъ изъ своихъ губъ облако дыма и опять устремилъ неподвижный взоръ на каминъ.
— Признанія ея были очень трогательны, Самми, — сказалъ м-ръ Уэллеръ послѣ продолжительнаго молчанія, разгоняя рукою сгустившійся дымъ.
— Какія признанія?
— Тѣ, что она сдѣлала мнѣ въ продолженіе своей болѣзни.
— Что-жъ это такое?
— A вотъ что, сынъ мой. — "Уэллеръ, — говорила она, — мнѣ приходитъ въ голову, что я едва-ли добросовѣстно выполнила свои супружественныя обязанности передъ тобою. Ты человѣкъ простой и добросердечный, и моимъ непремѣннымъ долгомъ было — устроить твое домашнее счастье. Теперь, когда уже слишкомъ поздно, я начинаю думать, что призваніе замужней женщины состоитъ главнымъ образомъ въ исполненіи разныхъ обязанностей, которыя относятся къ ея собственному дому, и небрежное исполненіе ихъ нельзя оправдывать страстной приверженностью къ религіи, частыми посѣщеніями церквей и часовенъ. Я не обращала должнаго вниманія на свои домашнія обязанности и расточала свои достатки внѣ дома, что вело только къ разстройству нашего домашняго счастья и огорчало тебя, Уэллеръ. Теперь поправить этого нельзя; но я надѣюсь, Уэллеръ, что ты не помянешь меня зломъ послѣ моей смерти. Думай обо мнѣ, какъ о женщинѣ, которую ты зналъ прежде, чѣмъ она связалась съ этими людьми". — «Сусанна», — говорю я, — надобно признаться тебѣ, другъ мой Самми, что эта рѣчь пронзила всю мою голову, въ этомъ я не запираюсь, сынъ мой, — "Сусанна, — говорю я, — ты была доброю женой, хотя мало-ли что, кто старое помянетъ, тому глазъ вонъ, и, стало быть, нечего распространяться объ этомъ. Крѣпись и будь мужественна, душа ты моя, и вотъ ты увидишь собственными глазами, какъ я вытолкаю въ зашеекъ этого пройдоху Стиджинса."- Она улыбнулась при этихъ словахъ, другъ мой Самми, и тутъ же испустила духъ, — заключилъ старый джентльменъ съ глубокимъ вздохомъ.
Послѣдовало продолжительное молчаніе. Старецъ раскурилъ новую трубку и погрузился всей душой въ печальныя размышленія, вызванныя послѣдними воспоминаніями.
— Дѣлать нечего! — сказалъ наконецъ Самуэль, рѣшившись пролить посильное утѣшеніе въ отцовское сердце. — Всѣ мы будемъ тамъ, рано или поздно. Это есть, такъ сказать, общій человѣческій жребій.
— Правда твоя, Самми, правда.
— Ужъ если это случилось, такъ и значить, что должно было случиться.
— И это справедливо, — подтвердилъ старикъ, дѣлая одобрительный жестъ. — И то сказать, что было бы съ гробовщиками, Самми, если бы люди не умирали?…
Выступивъ на огромное поле соображеній и догадокъ, внезапно открытыхъ этой оригинальной мыслью, м-ръ Уэллерь старшій положилъ свою трубку на столъ, взялъ кочергу и принялся разгребать уголья съ озабоченнымъ видомъ.
Когда старый джентльменъ быль занять такимъ образомъ, въ комнату проскользнула веселая и зоркая леди въ траурномъ платьѣ, кухарка ремесломъ, которая все это время суетилась въ отдаленномъ апартаментѣ за буфетомъ. Бросивъ нѣжную и ласковую улыбку на Самуэля, она остановилась молча за спинкой кресла, гдѣ сидѣлъ м-ръ Уэллерь, и возвѣстила о своемъ присутствіи легкимъ кашлемъ; но такъ какъ старецъ не обратилъ ни малѣйшаго вниманія на этотъ сигналъ, она прокашлянула громче и сильнѣе:
— Это что еще? — сказалъ м-ръ Уэллеръ старшій, опуская кочергу и поспѣшно отодвигая кресло. — Ну, чего еще надобно?
— Не угодно-ли чашечку чайку, м-ръ Уэллеръ? — спросила веселая леди вкрадчивымъ тономъ.
— Не хочу, — отвѣчалъ м-ръ Уэллеръ довольно грубо и брезгливо. — Убирайтесь… знаете куда?
— Ахъ, Боже мой! Вотъ какъ несчастья-то перемѣняютъ людей! — воскликнула леди, поднимая глаза кверху.
— Зато ужъ не будетъ авось другихъ перемѣнъ: до этого мы не допустимъ, — пробормоталъ м-ръ Уэллеръ.
— Въ жизнь я не видывала такой печали! — проговорила веселая леди.
— Какая тутъ печаль? — возразилъ старый джентльменъ. — Все авось къ лучшему, какъ сказалъ однажды мальчишка въ школѣ, котораго учитель высѣкъ розгами.
Веселая леди покачала головой съ видомъ соболѣзнованія и симпатіи и, обращаясь къ Самуэлю, спросила: неужели отецъ его не сдѣлаетъ никакихъ усилій надъ собою?
— A я вотъ и вчера, и третьяго дня говорила ему, м-ръ Самуэль, — сказала сердобольная леди, — что, дескать, печалиться не къ чему, м-ръ Уэллеръ, и горемъ не воротишь потери. Не унывайте, говорю, и пуще всего не падайте духомъ. Что дѣлать? Мы всѣ жалѣемъ о немъ и рады Ботъ знаетъ что для него сдѣлать. Отчаяваться еще нечего: нѣтъ такихъ напастей въ жизни, которыхъ бы нельзя было поправить, какъ говорилъ мнѣ одинъ почтенный человѣкъ, когда умеръ добрый мужъ мой.
Кончивъ эту утѣшительную рѣчь, сердобольная леди прокашлялась три раза сряду и обратила на м-ра Уэллера взглядъ, исполненный безконечной преданности и симпатіи.
— А не угодно-ли вамъ выйти отсюда вонъ, сударыня? — сказалъ старый джентльменъ голосомъ рѣшительнымъ и твердымъ. — Чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше.
— Извольте, м-ръ Уэллеръ, — отвѣчала сердобольная леди. — Я говорила вамъ все это изъ сожалѣнія, сэръ.
— Спасибо, тетушка, спасибо, — отвѣчалъ м-ръ Уэллеръ. — Самуэль, вытури ее вонъ и запри за нею дверь.
Не дожидаясь исполненія этой угрозы, сердобольная леди стремительно выбѣжала изъ комнаты и захлопнула за собою дверь. М-ръ Уэллеръ старшій вытеръ потъ со своего лба, облокотился на спинку креселъ и сказалъ:
— Надоѣли, проклятыя! Вотъ что, другъ мой Самми; останься я здѣсь еще на одну только недѣльку, эта женщина силой заставитъ меня жениться на себѣ.
— Будто бы! Развѣ она такъ влюблена въ тебя? — спросилъ Самуэль.
— Влюблена! Какъ не такъ! Просто блажитъ, чортъ бы ее побралъ. Сколько ни гони ее, она все увивается здѣсь, какъ змѣя. Будь я запертъ въ патентованномъ браминскомъ сундукѣ, она въ состояніи вытащить меня даже оттуда, Самми.
— Неужели! Что-жъ она такъ льнетъ?
— A вотъ поди ты, спрашивай ее, — отвѣчалъ м-ръ Уэллеръ старшій, разгребая съ особенной энергіей уголья въ каминѣ. — Ужасное положеніе, другъ мой Самми! Я принужденъ сидѣть y себя дома, словно какъ въ безвыходной тюрьмѣ. Лишь только мачеха твоя испустила духъ, одна старуха прислала мнѣ окорокъ ветчины, другая горшокъ съ похлебкой, третья собственными руками приготовила мнѣ кипятку съ ромашкой. Бѣда, да и только! И вѣдь всѣ онѣ вдовицы, Самми, кромѣ вотъ этой послѣдней, что принесла ромашку. Это — одинокая молодая леди пятидесяти трехъ лѣтъ.
Самуэль бросилъ, вмѣсто отвѣта, комическій взглядъ. Старый джентльменъ между тѣмъ, снова вооружившись кочергой, ударилъ со всего размаха по углямъ, какъ будто онъ собирался поразить ненавистную голову какой-нибудь вдовы.
— Я чувствую, Самми, что одно мое спасеніе — на козлахъ, — замѣтилъ старецъ.
— Это отчего?
— Да оттого, другъ мой, что кучеръ можетъ знакомиться съ тысячами женщинъ на разстояніи двадцати тысячъ миль и при всемъ томъ никто не имѣетъ права думать, что онъ намѣренъ жениться на которой-нибудь изъ нихъ.
— Да, тутъ есть частица правды, — замѣтилъ Самуэль.
— Если бы, примѣромъ сказать, старшина твой былъ кучеромъ или извощикомъ, думаешь-ли ты, что на судѣ присяжныхъ произнесли бы противъ него этотъ страшный приговоръ? Нѣтъ, другъ мой, плоха тутъ шутка съ нашимъ братомъ. Присяжные непремѣнно обвинили бы безсовѣстную вдову.
— Ты увѣренъ въ этомъ?
— Еще бы!
Съ этими словами м-ръ Уэллеръ набилъ новую трубку табаку и послѣ глубокомысленнаго молчанія продолжалъ свою рѣчь въ такомъ тонѣ:
— И вотъ, другъ мой, чтобы не попасть въ просакъ и не потерять привилегій, присвоенныхъ моему званію, я хочу покинуть это мѣсто разъ навсегда, жить себѣ на ямскихъ дворахъ, въ своей собственной стихіи.
— Что-жъ станется съ этимъ заведеніемъ? — спросилъ Самуэль.
— Распродамъ все какъ есть и изъ вырученныхъ денегъ двѣ сотни фунтовъ положу на твое имя въ банкъ для приращенія законными процентами. Этого именно хотѣла твоя мачеха: она вспомнила о тебѣ дня за три до смерти.
— Очень ей благодаренъ, — сказалъ Самуэль. — Двѣсти фунтовъ авось мнѣ пригодятся на черный день.
— A остальную выручку также положу въ банкъ на собственное свое имя, — продолжалъ м-ръ Уэллеръ старшій;- и ужъ, разумѣется, какъ скоро протяну я ноги, другъ мой Самми, всѣ эти денежки, и съ процентами, перейдутъ въ твой собственный карманъ. Только ты не истрать ихъ за одинъ разъ, не промотай, сынъ мой, и пуще всего берегись, чтобы не поддедюлила тебя и съ этимъ наслѣдствомъ какая-нибудь вдовушка. Это главное: если спасешься отъ вдовы, можно будетъ надѣяться, что изъ тебя выйдетъ хорошій человѣкъ.
Этотъ спасительный совѣтъ, казалось, облегчилъ тяжкое бремя на душѣ м-ра Уэллера, и онъ принялся за свою трубку съ просіявшимъ лицомъ.
