Менделе Мойхер-Сфорим - Путешествие Вениамина Третьего

— Ну, ладно! — прервал его Сендерл. — Что же нам, по-твоему, делать?

— Я хочу, — ответил Вениамин, — чтоб мы продолжали наше путешествие. Что же поделаешь, как говорится, сватовство не состоялось, — снова в девках! Мне кажется, никто нам не запретит… Ни по закону, ни по справедливости нас не могут задержать. Но если ты боишься, что нас все-таки не отпустят, есть и другое простое средство — можно уйти тайком. Кто об этом узнает? Прощаться «за ручку» мы ни с кем не обязаны.

— Я тоже полагаю, что прощаться «за ручку» — это лишнее, — согласился Сендерл. — Ведь когда мы в прошлом году покинули семью, мы никому, даже жене и детям, ни слова не сказали на прощание.

После этого разговора наши герои снова начали думать о своем путешествии и беспрестанно советовались, как бы удрать. Вениамин ходил сам не свой, места себе не находил, метался, словно курица весенней порой, которой не терпится высиживать цыплят. Он был так углублен в свои мысли, что ничего не видел и не слышал вокруг. Бывало, пройдет мимо старшой, а он по рассеянности и не козырнет. Отпустят ему затрещину или дадут по затылку, а он и не поморщится, будто его не касается. Ему толкуют что-то по части военной муштры, а у него хоть бы слово застряло в голове. Он и не слушал. Одно только занимало его — путешествие. Эта мечта уносила его далеко-далеко.

Однажды поздно ночью, когда солдаты в казарме крепко спали, Вениамин на цыпочках подошел к койке Сендерла.

— Сендерл, ты готов? — прошептал Вениамин.

Сендерл кивнул, ухватил Вениамина за полу, и оба потихоньку вышли во двор.

Дул теплый ветерок. Клочья черных и багрово-синих туч носились по небу длинной вереницей, будто тысячи чумаков спешили за своими подводами, груженными товаром, торопясь поспеть на ярмарку. Луна, точно приказчик, сопровождала этот чудовищно длинный караван, время от времени она высовывала голову — посмотреть, что творится вокруг, а затем снова надолго пряталась за черный как смоль облачный полог.

В темноте наши беглецы тихонько двинулись по двору, подошли к забору, взобрались на штабель дров, а оттуда уже нетрудно было вскарабкаться и на забор. Но тут Сендерл спохватился и шепнул на ухо своему другу:

— Знаешь, Вениамин, я ведь торбу забыл! Может, вернуться за ней?

— Ни в коем случае! — заволновался Вениамин. — Возвращаться нельзя, — это дурная примета! Захочет господь помочь человеку — он ему и торбу пошлет!

— Мне вспоминается теперь, — заговорил Сендерл, — как дедушка мой, реб Сендерл, царство ему небесное, наставлял меня во сне: «Вставай, Сендерл! — говорил он. — Беги отсюда, беги куда глаза глядят!» Воздал бы нам бог за благочестие дедушки! Вот был по-настоящему благочестивый человек, без всяких фокусов… Бабушка, царство ей небесное, бывало, рассказывает…

Не успел, однако, Сендерл, поведать о том, что бабушка рассказывала о дедушке, как раздался окрик солдата, стоявшего в сторонке на часах.

Наши герои прижались к забору, затаив дыхание, они лежали без движения, словно два вороха тряпья. Немного погодя, когда кругом все стихло, обе кучи тряпья обнаружили признаки жизни и осторожно перебрались через забор. На четвереньках ползли они теперь все дальше и дальше, пока наконец не миновали пост караульного и не выбрались в переулок. Здесь Вениамин и Сендерл встали на ноги и, облегченно вздохнув, весело обменялись горящими взглядами.

— Бабушка, царство ей небесное, бывало, рассказывает, — снова начал Сендерл, — что дедушка всю жизнь мечтал побывать в святой стране обетованной. Перед смертью он сел и сказал: «Не судил мне господь побывать там, но верю, что кто-нибудь из детей моих все же увидит землю обетованную». Чует мое сердце, что он имел в виду меня. Из моих бы уст да в божьи уши!

Но слова из уст Сендерла дошли не до бога, их услышали совсем не те уши. Не успел Сендерл выразить свое пожелание, как вдруг раздался окрик: «Кто идет?» Часовой, не получив ответа, быстро подбежал к ним и снова спросил:

— Кто здесь?

Тут, к несчастью, луна выглянула из-за туч и осветила наших смертельно бледных, онемевших беглецов. Перед ними стоял часовой и, угрожающе размахивая руками, осыпал их матерной бранью.

Спустя несколько минут арестованные Вениамин и Сендерл очутились на гауптвахте.

Нет слов для описания мук, которые испытывали в заточении наши путешественники. Они, бедные, осунулись, потеряли человеческий облик. Сендерл, правда, и здесь умудрялся спать, и сон избавлял его, по крайней мере на несколько часов, от страданий. Иной раз ему снилось что-нибудь приятное. Дедушка, реб Сендерл, стал его частенько навещать во сне, шутил, играл с ним. Он никогда не приходил с пустыми руками: то рогатку принесет, то шашку, то Трещотку… Ущипнет внука за щечку и говорит: «На тебе, шалун, игрушку! Играй, сорванец, забавляйся! Делай пиф-паф!» А однажды дед явился с юлой и стал играть с любимцем внуком. Сендерл вертел-вертел юлу и выиграл у деда грошик… Хороший сон — и тот на радость человеку. А разве вся жизнь — не сон? Но Вениамин был и этого лишен. Он не мог спать — до того был взволнован и возмущен. Он видел сквозь окно, как ярко на дворе светит солнце, как пробивается и растет зеленая травка, как чудесно расцветают деревья, как люди ходят, бегают, суетятся, как птицы вольно летают в небе… Сейчас самая пора странствовать, а он сидит взаперти и не может продолжать своего путешествия… Он даже подпрыгивал от досады, хватался за голову, метался, как в клетке, и кричал: «Боже мой! Что я им такого сделал? Господи, чего они от меня хотят?!»

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Спустя несколько дней после того, что произошло с нашими героями, в воинской канцелярии сидело много офицеров в полной форме, среди них были и генерал и полковник. А в стороне стояли два солдата с понурыми головами и выглядели как мыши, вытащенные из кринки с простоквашей. Офицеры смотрели на этих солдат, оглядывали их с головы до ног, потом о чем-то говорили между собой и слегка улыбались.

— Знаешь, Сендерл! — тихо проговорил один из солдат в то время, как офицеры беседовали между собой. — Если бы я даже знал, что тут мне и конец, я должен сказать им всю правду! Я очень сердит!

— По мне, Вениамин, ты можешь сказать им всю правду! — ответил второй солдат. — Если тебе так хочется, пусть будет по-твоему. Мне-то что!

— Это вы поздно ночью удрали из казармы? — строго спросил генерал. — Вы знаете, что вам полагается за такую провинность?

— О-ва! О-ва! — воскликнул в отчаянии Вениамин и наполовину по-еврейски, наполовину по-русски заговорил так, что Хайкл Заика, знаменитый тунеядовский златоуст, мог бы в землю зарыться со своим красноречием.

Генерал отвернулся, рассмеялся и махнул рукой, а вместо него заговорил полковник:

— Вы тяжело провинились, вас следует серьезно наказать!

— Ваше благородие! — воскликнул Вениамин. — Хватать людей средь бела дня и продавать их, как кур на базаре, — это можно, а если они, бедные, захотели спастись, то это называют провинностью? Коли так, то ведь на свете ничего святого нет, и я тогда вообще не понимаю, что можно и чего нельзя! Давайте спросим у людей, пусть они скажут, кто виноват. А что бы, к примеру, было, если бы вас схватили где-нибудь в дороге и силой сунули в мешок, разве были бы вы виноваты, если бы старались изо всех сил вырваться из мешка? Я говорю вам, я утверждаю, что все это произошло не по доброй воле, а по принуждению, что это обман, — виноваты вс всем только те двое… Они невесть чего наговорили! Мы заявляем вам, — говори, Сендерл, говори! Чего ты стоишь как истукан?! Не бойся! Бог не без милости! Говори вместе со мной. Мы вам заявляем, что в военном деле мы ничего не понимали, не понимаем и понимать не хотим! Мы, слава богу, люди женатые, нам приходится думать совсем о других вещах, и такими делами мы заниматься не можем. Они нам и в голову не лезут. На что же мы вам сдались? Мне кажется, вы и сами должны хотеть от нас избавиться!

Вениамин был, конечно, совершенно прав. Начальство уже давно намеревалось избавиться от таких солдат. Когда они как следует пригляделись к нашим героям, к их поведению, манерам, увидели, как они маршируют, прислушались к их разговорам, они поняли, с кем имеют дело, и не однажды командиры покатывались со смеху, любуясь на своих питомцев. Сейчас присутствие собиралось лишь проверить их, попытаться узнать, что же это за люди. Вениамин и Сендерл выдержали это испытание с честью, даже лучше, чем можно было ожидать. Офицеры были очень довольны, они от души посмеялись.

— Ну, доктор? — обратился генерал к одному из военных, проявлявшему большой интерес к Вениамину и Сендерлу и вступившему с ними в продолжительную беседу.

Доктор приложил палец ко лбу и покачал головой, точно желая сказать: «У них не все дома!»

Кончилось тем, что офицеры, посоветовавшись и записав что-то, распорядились отпустить наших героев на волю.