Владислав Реймонт - Мужики
— Под молотом и кремень поддается, — вздохнула Ягустинка, понурив голову. — Нужда съедает человека скорее, чем ржа железо.
— Да, в нынешнем году и хозяевам трудно приходится перед жатвой.
— Кто одну лебеду с отрубями ест, тому вы про нужду хозяев не рассказывайте!
— Побойтесь Бога, что же вы молчали? Приходите вечером, найдется еще для вас какой-нибудь корец картошки. В жатву отработаете.
Ягустинка заплакала и не могла выговорить ни слова благодарности.
— А может, Ганка и еще что-нибудь для вас найдет, — добавил Антек ласково.
— Кабы не Ганка, мы бы давно околели, — зашептала Ягустинка сквозь слезы. — Ясное дело, отработаю, когда только потребуется, спасибо вам! Я не о себе хлопочу… Что я? Ветошь старая, и к голоду мне не привыкать… А вот как ребятки мои родимые запищат: "Бабуся, есть!" — и нечем им голодные рты заткнуть, так, скажу тебе, я бы руки себе отрубила или алтарь ограбила да корчмарю снесла, только бы их накормить!
— Так вы опять с детьми вместе живете?
— Да, ведь мать я… неужто я их в такой нужде оставлю? А нынешним летом на них все беды валятся. Корова околела, картошка сгнила, для посадки — и то пришлось покупать… А потом ветром амбар свалило. К тому же невестка с самых родов все хворает, и хозяйство брошено на волю божью.
— Еще бы, коли Войтек ваш только и знает, что в кормче сидеть да водку пить.
— Выпивал он с горя, только с горя, а с той поры, как получил в лесу работу, он к Янкелю ни ногой, — это тебе всякий скажет! — горячо вступилась за сына Ягустинка. — Бедняку каждая рюмочка в счет! Больно уж Господь Бог расходился!.. Так взъесться на одного темного мужика! И за что? Что он худого сделал? — бормотала она, поднимая к небу грозно вопрошающие глаза.
— А вы-то сами мало их проклинали? — сказал Антек сурово.
— Станет Иисусе слушать дурацкую болтовню! Да если бы и стал… — Она заговорила тревожнее. — Ведь если мать и клянет детей, в душе она им зла не желает, нет! Чего в гневе не сбрехнешь!
— А что, Войтек луг отдал уже в аренду?
— Мельник давал ему целую тысячу злотых, да я не позволила сдать. Что этому волку попадет в лапы, сам черт у него не вырвет! Может, еще кто другой подвернется, у кого деньги есть…
— Луг хороший, верных два покоса в год! Эх, были бы у меня лишние деньги! — вздохнул Антек, облизываясь, как кот на молоко.
— Его еще Мацей хотел купить, потому что он рядом с Ягусиным полем.
Антек дрогнул при этом имени, но только через несколько минут спросил с притворным равнодушием, блуждая взглядом по дальним полям:
— А что там у Доминиковой слышно?
Но Ягустинка видела его насквозь. Усмешка пробежала по ее увядшим губам, глаза заискрились, и, придвинувшись ближе, она жалостливо сказала:
— А что? Ад, да и только! В доме как после похорон, тоска просто душу леденит, ниоткуда ни помощи, ни утешения. Глаза они выплакали, ожидая, когда Господь над ними смилуется. А особенно Ягуся…
И пошла, словно пряжу разматывала, рассказывать о Ягусе, о ее несчастьях, печали и одиночестве. Говорила с жаром, подлаживаясь к Антеку и стараясь выпытать у него что-нибудь, но он упорно молчал: его вдруг одолела мучительная тоска.
К счастью, вернулась Юзька с полным фартуком черники. Она отсыпала ему ягод в шапку и, собрав крынки, со всех ног побежала домой.
А Ягустинка, не дождавшись от Антека ни слова, стала подниматься, кряхтя и охая.
— Погодите! Петрик, подвези ее! — коротко приказал Антек и опять взялся за плуг. Некоторое время он терпеливо взрезал твердую, словно спекшуюся землю, гнулся, как вол в ярме, весь ушел в работу, но тоска не проходила. День казался ему слишком долог, он часто поглядывал на солнце и нетерпеливым взглядом измерял поле — оставалось вспахать еще порядочный кусок. И он все больше злился и без всякой надобности стегал лошадей да резко покрикивал на женщин, чтобы они живее шевелились! Что-то его томило так, что было уже невмоготу, а в голове сновали мысли, от которых глаза застилало туманом, и плуг все чаще вихлялся в руках, задевая за камни, а у леса так глубоко ушел под какой-то корень, что сошник оторвался.
Пахать дальше было невозможно. Антек поставил плуг на полозья и, заложив мерина, поехал домой взять другой плуг.
В избе никого не было, все валялось в беспорядке, испачканное мукой, а Ганка с кем-то бранилась в саду.
— Неряха! Ругаться — на это у нее время есть! — проворчал Антек, выходя во двор. Там он еще больше разозлился, когда оказалось, что и второй плуг, вытащенный им из-под навеса, тоже никуда не годится. Долго он что-то мастерил, пробуя его починить, и все с большим раздражением прислушивался к перебранке в саду. Взбешенная Ганка кричала:
— Заплати за убытки, тогда выпущу твою свинью, а не заплатишь — в суд подам! Полотно, что белилось на поляне, она мне весной изорвала, картошку подрыла — за все заплати! У меня свидетели есть! Ишь, какая хитрая, думает свиней моим добром откармливать! Да нет, шалишь, своего не подарю! В другой раз и твоей свинье и тебе ноги переломаю!
Ганка визжала все неистовее, соседка тоже в долгу не оставалась, они ругались вовсю, грозя друг другу через плетень кулаками.
— Ганка! — крикнул Антек, взваливая плуг на спину.
Она прибежала, возбужденная, растрепанная, охрипшая от крика.
— Чего ты орешь на всю деревню?
— Свое защищаю! Что же, позволить, чтобы чужие свиньи на моем огороде рылись? Мне будут пакостить, а я — молчать? Не дождутся они этого! — выкрикивала Ганка, но он резко остановил ее.
— Оденься! Ходишь каким-то пугалом.
— Вот еще, стану я на работе рядиться, как в костел!
Он оглядел ее с отвращением, — она и в самом деле имела такой вид, как будто ее только что вытащили из-под кровати, — и, пожимая плечами, ушел в кузницу чинить плуг.
Кузнец работал: уже издали слышны были звонкие и сильные удары молотов, а в кузнице гудел огонь и было жарко, — как в пекле. Когда Антек вошел, Михал со своим подручным ковали толстые железные полосы. Пот ручьями лил с его измазанного лица, но он ковал без передышки, с каким-то остервенением.
— Для кого это такие хорошие оси?
— К телеге Плошки. Он будет возить лес на лесопилку.
Антек присел на пороге и стал свертывать папиросу.
Молоты все били непрерывно: раз — два, раз — два; красное железо делалось под их ударами податливым, как тесто, и его гнули, как хотели. Кузница вся содрогалась от грохота.
— А ты не хочешь возить? — спросил Михал, сунув железо в огонь и раздувая мехи.
— Да разве мельник допустит? Он, говорят, вошел в компанию с органистом…
— Лошади у тебя есть, работник баклуши бьет… а платят хорошо! — соблазнял его кузнец.
— Конечно, пригодились бы деньги к жатве, но я мельнику кланяться не стану!
— А ты бы с купцами поговорил…
— Да я их не знаю… Вот кабы ты за меня похлопотал!..
— Если просишь, так поговорю, сегодня же к ним сбегаю.
Антек поспешно отступил за порог, потому что опять загремели молоты и огненным дождем посыпались искры.
— Я сейчас приду, погляжу только, какое дерево возят.
И на лесопильне кипела работа. Пилы с глухим скрежетом разрезали длинные бревна, ревела вода, падая с колес в реку, и, пенясь, бурлила в тесных берегах. С телег сваливали сосны, такие тяжелые, что гудела земля, и шесть мужиков обтесывали стволы, а другие укладывали готовые доски на солнце.
Всем управлял Матеуш, мелькавший то тут, то там. Он распоряжался толково и зорко следил за всем.
Он дружески поздоровался с Антеком.
— А где же Бартек? — спросил Антек, ища его глазами среди рабочих.
— Надоели ему Липцы и ушел куда глаза глядят.
— Есть же люди, которым не сидится на месте!.. Работы у тебя, я вижу, надолго хватит, — столько лесу!
— Да, хватит на год, а то и больше. Если помещик с мужиками столкуется, так он половину бора вырубит да продаст.
— А знаешь, на Подлесье нынче опять землю размеряют!
— Да ведь каждый день кто-нибудь из мужиков с паном отдельно договаривается! Бараны этакие, не захотели нас послушать и всем миром с ним сторговаться — он тогда дал бы больше. А теперь они поодиночке, втихомолку это делают, один другого хочет обскакать!
— Иной человек — как осел: хочешь, чтобы он вперед шел, так тащи его за хвост! Теперь пан у каждого сколько-нибудь да урвет.
— А ты свою землю получил?
— Нет, еще срок не вышел после смерти отца, делиться нельзя. Но я себе уже присмотрел поле.
На том берегу между ольхами мелькнуло чье-то лицо, и Антеку показалось, что это Ягуся. Продолжая разговаривать с Матеушем, он все беспокойнее вглядывался в прибрежные заросли.
— Жара какая… Надо пойти искупаться, — сказал он, наконец, и зашагал вниз по берегу, как будто бы выбирая удобное место, но, как только деревья его заслонили, пустился бежать.
