Владислав Реймонт - Мужики
И бежали страдные дни, как колеса с золотыми спицами, сверкая в солнечных лучах, и проходили один за другим, все такие же жаркие и полные тяжелого и радостного труда.
Через несколько дней, так как погода стояла на редкость сухая, принялись вязать толстые снопы. Их складывали в копны и постепенно свозили в деревню.
Непрерывно двигались тяжелые, доверху нагруженные возы, ехали со всех полей, по всем дорогам к настежь раскрытым овинам. Словно волны сыпучего золота разлились по дорогам, дворам и гумнам и даже на берегах озера, а с деревьев у дороги висела золотая солома, и везде пахло травами и молодым зерном.
Уже кое-где на токах стучали цепы — там спешно молотили рожь. А на широких опустевших полях, на золотистой стерне целые стада гусей жадно охотились за неподобранными колосьями, паслись овцы и коровы, тут и там дымили первые костры, и по целым дням звенели песни девушек, слышался веселый говор, громыхание телег, везде улыбались загорелые счастливые лица.
Не успели скосить рожь, а уже на высоких местах овес просился под косу, ячмень дозревал прямо на глазах, и все гуще золотилась пшеница — и людям некогда было передохнуть, даже поесть как следует.
Но, несмотря на такой тяжелый труд, на то, что многие от усталости засыпали по вечерам, как убитые, над мисками, — когда все возвращались с поля, Липцы так и гудели от веселого шума, говора, смеха, песен и музыки.
Ведь кончилось трудное время перед новым урожаем. Теперь амбары были полны, хлеба много, и каждый мужик, даже самый бедный, ходил с гордо поднятой головой, уверенный в завтрашнем дне, и мечтал о долгожданных радостях.
В один из таких золотых дней жатвы, когда уже свозили с поля ячмень, проходил деревней слепой нищий с собакой-поводырем. Как ни жарко было, он никуда не зашел, потому что очень спешил на Подлесье. Тяжело ему было тащиться на костылях, он брел медленно и, часто останавливаясь подле жнецов, здоровался, угощал их табаком, и как будто, наводил разговор на Ягусю и липецкие события.
Однако разузнал он немного — все отвечали неохотно и спешили от него отделаться.
На Подлесье, где он присел под крестом отдохнуть, окликнул его Матеуш, тесавший неподалеку бревна для будущей мельницы кузнеца.
— Укажите мне дорогу к Шимеку Пачесю, — попросил дед, вставая и подбирая костыли.
— Не отдохнешь ты у них — там теперь только плач да горе! — сказал Матеуш, понижая голос.
— Ягуся все еще хворает? Говорили мне, будто она не в своем уме…
— Неправда! Но она все лежит без памяти. Камень, и тот бы над ней сжалился. Ох, люди, люди!
— Так загубить душу христианскую! А старуха, слышно, жалобу подает на всю деревню?
— Ничего она не добьется! Всем миром постановили… они право имеют…
— Страшное это дело — гнев всего народа! Ох, страшное! — старик даже вздрогнул.
— Верно. Да только глуп этот народ, и зол, и несправедлив! — с жаром воскликнул Матеуш.
Проводив старика до хаты Шимека, он зашел внутрь, но тотчас вышел, украдкой утирая слезы. Настуся пряла лен на завалинке. Нищий подсел к ней и достал из кармана синюю бутылочку.
— Вот этой водой надо обрызгивать Ягусю три раза в день и темя ей смачивать — и через неделю все как рукой снимет. Мне эту воду дали монашки в Пширове.
— Спасибо вам! Вот уж две недели прошло, а она все лежит без памяти, иной раз только рвется с постели, словно куда-то бежать хочет, и все плачет да Яся зовет.
— А как Доминикова?
— Тоже на мертвеца похожа. Все возле Ягуси сидит. Она долго не протянет.
— Господи Иисусе, как пропадают люди!.. А где же это Шимек?
— В Липцах живет. Ведь теперь все их хозяйство на его плечах, — мне-то за ними здесь ходить приходится.
Она сунула нищему в руку целый пятак, но он не хотел брать.
— Я не за деньги, я из любви к ней принес. И еще помолюсь за нее, так, может, Бог все переменит к лучшему. Жалела она бедных людей, хорошая была, мало таких на свете.
— Правда, правда, у нее доброе сердце! Может, оттого она и горя столько приняла! — прошептала Настуся, печально глядя вдаль.
В Липцах звонили к вечерне, по временам доносился стук колес, лязг кос и далекая-далекая песня. Золотистая дымка заката уже окутывала деревню, поля и леса.
Дед встал, отогнал собак, поправил котомку на спине и, опершись на костыли, сказал:
— Ну, оставайтесь с Богом, дорогие!
Примечания
1
Злотый в то время равнялся пятнадцати копейкам
2
Коморник — безземельный крестьянин, обрабатывающий чужие поля.
3
Влука — 16 1/2 га
4
Морг — 0.56 га
5
Сукмана — сермяжный кафтан
6
Войт — волостной старшина.
7
Сервитут — право пользования крестьянами землей и угодьями помещика в определенных пределах.
8
Солтыс — деревенский староста.
9
Запаска — квадратный кусок ткани, служащий то передником, то головным платком.
10
Плебания — дом при костеле, где живет ксендз.
11
Облатки — пресные тонкие лепешки, употребляемые для причастия.
12
Обертас — польский народный танец.
13
Куявяк — польский народный танец.
14
Яловец — можжевельник.
15
Речь идет о польском восстании 1863 года.
16
Кобусь — кобчик, ястреб.
17
То есть не отмечена в "табели", документе, уточняющем права и повинности крестьян по отношению к помещику.
18
Попелец — от слова "пепел". В этот день молящиеся в костеле посыпали голову пеплом в знак покаяния.
19
Шарварк — дорожная повинность, налагаемая местными властями на крестьян
20
Обливание — деревенский обычай: в понедельник на пасхальной неделе молодежь обливает друг друга водой.
21
Введение — обряд введения в костел женщины в первый раз после родов.
22
Дыдек — около трех копеек.
23
Оберек, или обертас, — польский народный танец.
24
Речь идет о польском восстании 1863 года.
25
Помилуй меня, Господи (лат.).
26
По великому милосердию твоему (лат.).
27
Эпитимия — церковное покаяние.
28
Шабес — суббота (евр.).
