Сочинения - Роберт Отто Вальзер
Тиргартен
Из Тиргартена раздается полковая музыка. Идешь эдак не спеша. Разве сегодня не воскресенье? Как тепло. Каждый как будто удивлен, что сейчас, как по волшебству, так легко, так светло, так тепло. Тепло само по себе дает цвет. Окружающий мир подобен улыбке, и на душе становится совсем женственно. С каким удовольствием я хотел бы нести на руках ребенка и изображать из себя обеспокоенную гувернантку. Как нежно звучит начинающаяся, опьяняющая сердце весна. Я мог бы, воображаю я, даже быть матерью. Кажется, весной мужчины и мужские поступки становятся такими излишними, такими глупыми. Только бы не совершить поступка. Прислушаться, остановиться, стоять на месте. Позволить малому растрогать тебя. Смотреть в блаженно-сладкую младенческую зелень. Ах, как же прекрасны сейчас Берлин и Тиргартен. Кишмя кишат люди. Люди это сильные, подвижные пятна в нежном, потерянном солнечном сиянии. Вверху светло-синее небо, которое, как сон, касается зелени внизу. Люди прогуливаются легко и непринужденно, будто боятся скатится до маршей и дурных манер. Наверное, есть люди, которые никогда не думают или не решаются сесть в воскресенье на лавку в Тиргартене. Какого же очаровательного удовольствия лишают себя они. Лично я нахожу воскресную публику в очевидном простодушном воскресном настроении куда важнее, чем путешествия в Каир или на Ривьеру. Твердое становится приятным, застывшее милым и все линии и заурядности чудесным образом переходят друг в друга. Невыразимо нежна такая всеобщая прогулка. Гуляющие теряются то поодиночке, то в прелестных тесных группах или кучах между деревьями, которые высоко-прозрачны и голы, и между кустарниками, островками юной сладкой зелени. В мягком воздухе все дрожит и трепещет от почек, которые, кажется, поют, танцуют и парят. Весь вид Тиргартена как пейзаж, затем как сон, затем как долгий сладкий поцелуй. Повсюду легкие, понятные соблазны к долгому разглядыванию. На одной скамье у судоходного канала сидят две няни в белоснежных импозантных головных уборах, белых фартуках и алых юбках. Когда идешь, всем доволен; когда сидишь, то абсолютно спокоен и невозмутимо смотришь в глаза прохожих. Дети, собаки на поводках, солдаты под руку с барышнями, прекрасные женщины, кокетливые дамы, одиноко стоящие, шагающие и идущие мужчины, целые семьи, застенчивые влюбленные парочки. Развеваются вуали, зеленые и синие и желтые. Темные и светлые платья сменяют друг друга. Мужчины чаще всего одеты в неизбежные сухие средней высоты чопорные шарообразные шляпы на головах-конусах. Хочется смеяться и в то же время быть серьезным. Все в одно и то же время весело и свято, и при этом надо быть очень серьезным, как все. Все выказывают одну и ту же подобающую легкую серьезность. Таково и само небо, у него такое лицо, будто оно говорит: Как мне чудесно! Между деревьями проскальзывают, как дружелюбные привидения, подобные ветру тени, над светлыми белыми дорожками, куда? Никто не знает. Их едва видно, такие они нежные. Художники обращают наше внимание на подобные деликатности. На некотором приятном отдалении, как по мягкой зеленой ткани, катятся красноколесные дрожки, как вьется красная лента в нежных женских волосах. Все дышит женственностью, все светлое и мягкое, все так широко, так прозрачно, так кругло, во все стороны поворачивается воскресная голова, чтобы полностью насладится воскресным миром. В общем-то, все это благодаря людям. Без людей было бы не видно, не заметно, нельзя было бы ощутить красоты Тиргартена. Какова публика? Ну, смешанная, все вперемешку, элегантное и простое, гордое и смиренное, радостное и озабоченное. Лично я своей персоной вношу вклад в эту яркость и разнородность. Я довольно разнородный. Но где же мечта? Давайте немного понаблюдаем за ней. На изогнутом мосту много людей. И вот стоишь там, слегка и с хорошими манерами облокотившись на перила и смотришь вниз на нежно-синюю колыхающуюся теплую воду, где кружатся лодки и ялики, занятые людьми и украшенные флажками, тихо, будто их тянут добрые предчувствия. Корабли и гондолы сияют на солнце. Тут из света выламывается кусок зеленого бархата, это блуза. Утки с разноцветными головами покачиваются на водной ряби и дрожи, она иногда мерцает, как бронза или эмаль. Удивительно, насколько узко и мало водное пространство и насколько плотно покрыто оно скользящими яликами и шляпами радостных цветов. Везде, куда ни посмотришь, сверкает и выглядывает из-за кустов дамская шляпка, доставляя глазу красные, синие и другие наслаждения. Как все просто. Куда отправиться теперь? В кофейню? Разве это не по-варварски? Ну да, так делают. Чего только ни делают! Как прекрасно делать то же, что и другой. Как же он прекрасен, Тиргартен. Какой житель Берлина не любит его?
Маленькая берлинка
Сегодня papa дал мне оплеуху, конечно, по-отечески, нежно. Я употребила выражение: «Отец, ты, наверное, не в своем уме». Это было, разумеется, опрометчиво. «Дамам следует говорить изысканно», говорит наша учительница. Она отвратительна. Но papa не нравится, что я нахожу эту персону смешной, и возможно, он прав. В школу ведь ходят для того, чтобы проявить известное прилежание и уважение. В остальном, находить в ближних странности и высмеивать их пошло и неблагородно. Молодым дамам следует привыкать к изящному и возвышенному, я это хорошо понимаю. От меня не требуют, чтобы я работала, от меня никогда не будут требовать ничего подобного, но зато будут предполагать во мне приятную натуру. Овладею ли я какой-нибудь профессией? Еще чего. Я стану юной изысканной дамой, выйду замуж. Вероятно, буду изводить мужа. Но это было бы ужасно. Как только начинаешь презирать кого-нибудь, сам становишься достоин презрения. Мне двенадцать лет. Я, должно быть, хорошо развита духовно, иначе никогда бы не стала думать о подобном. Будут ли у меня дети? И как это случится? Если мой будущий муж не будет достоин презрения, тогда, ну тогда, я думаю, наверняка, у меня будет ребенок. И я буду его воспитывать. Но я сама еще нуждаюсь в воспитании. Какая только ерунда ни придет в голову!
Берлин это самый прекрасный, самый просвещенный город
