Сэмюэль Беккет - Мечты о женщинах, красивых и так себе
Ну давай же, сестра-помощница. Турецкая баня изгоняет из души тоску. Свободный среди мертвых. Ах в мире ах на сие самое.[250] Optumo optume optumam operand.[251] Демон иронии жизнь иронии алмаз. Налегай на апельсиновую корку, восхитительно, если с морским ангелом, чтобы… э-э-э… воспряла душа наша от усталости. Так. Viel Vergniigen.[252]
— Ну вот, — говорила она раздраженно, с трудом взбираясь по ступенькам, — теперь мы не сможем войти.
После видений он чувствовал слабость. Но его умишко был чист, чист, как звон колокольчика, ум поэта, par excellence и parenthese:[253]
Чистым и ярким он будет всегда,Журчащий хрустальной рекой,Чистый и яркий, как ветер и свет.[254]
И, пребывая в ту минуту в состоянии ума ярко освещенного, исчерченного прозрачными каналами и журчащего, он сказал:
— Конечно, сможем, еще нет двенадцати.
Они вместе толкнули тяжелую дверь и по заполненному людьми вестибюлю прошли к верхней площадке лестницы.
— Я же говорил, — сказал он, — что мы сможем войти.
Погребок при ратуше был запружен праздничным народом. Они стояли наверху, выискивая взглядом столик.
— Ну вот, — сказала она, — теперь мы уж точно не найдем столик. Почему ты не вышел, когда я тебе говорила?
Похоже, они действительно не найдут здесь столика.
— Нет смысла оставаться, — сказал он, — здесь нечего делать. Здесь мы не выпьем. Пошли.
— Пошли куда?
— Пойдем выпьем в «Барберину».
— В «Барберине» будет gleich.[255]
— Вовсе нет, — сказал он, — пошли.
— Все равно мы пропустим полночь. — Сердце ее переполняли злость и безумие. — Почему бы тебе…
— Не пропустим, — заученно проговорил он, — если ты поторопишься.
Уговаривая, он провел ее обратно через вестибюль и потянул за ручку тяжелой двери. Та оказалась заперта.
— Мы не можем выбраться, — сказал он.
Мадонна царапалась в дверь. Она тяжело дышала от гнева. Он, опустошенный, прислонился к стене. Ему нужно было срочно выпить.
— Не поможет, — сказал он, — нам не выйти.
Она накинулась на него как пантера, но ему вовсе не хотелось позволить ей себя растерзать или что-либо в этом роде.
— Быстрей, — кипела она, — попробуй другую дверь.
На это потребовалось время. В положенный час он вернулся.
— Заперто, — сказал он, — мы заперты до конца года.
Смеральдина-Рима захихикала:
— Мы заперты между годами! — Она прислонилась к стене и, дрожа от смеха, стала делать в его сторону вялые жесты руками. Он взглянул на часы.
— Через минуту все кончится, — сказал он, — тогда мы выберемся, пойдем в «Барберину» и выпьем, тихо и приятно. Это всего лишь полночь.
Мадонне вовсе не хотелось тихо и приятно выпить. Она с силой оттолкнулась от стены и горделиво прошествовала мимо, отважная allumeuse,[256] на верхнюю площадку лестницы. Она перегнулась через перила, и тонкое черное платье прилипло к ее ягодицам. Он подошел и встал рядом.
Скоро вернусь, — сказал он, осторожно спускаясь по ступенькам.
— Фау-фау! — весело прокричала она вслед. Это была очень личная шутка, и он, не оборачиваясь, помахал ей рукой. Она глядела, как, с присущей ему преувеличенной холодностью, он прокладывает себе дорогу через толпу. Один или двое мужчин заметили и поприветствовали его. Женщины, окинув Белакву взглядом, вычеркивали его из памяти. Это обстоятельство не ускользнуло от ее внимания. Она смотрела, как, вдали, он, ковыляя, вошел в туалет. Оставшись в одиночестве на заполненной людьми площадке, наблюдая, как он втащил себя в уборную, она вдруг поняла, что ничего уже не поделаешь, что бедный Бел пропал и что, возможно, жизнь его уже окончилась. Ей стало его жаль, и на глаза навернулись слезы.
Чья-то рука фамильярно опустилась на ее плечо. Она отстранилась от перил, впрочем без негодования, и, обернувшись, лицом к лицу столкнулась с пухлым шахматным чемпионом (и, кстати, мелким финансистом), который, как ей было хорошо известно, тайно искал ее благорасположения. Он светился радостью.
— Прекрасная девушка, — сказал он, — присоединится к нам? Она присядет за наш столик?
Он был тучный и восхитительный, как сатрап. Он обладал женщинами, которых желал, и теперь он пытался определить, желает ли он эту. Потому что ею он еще не обладал.
— Кто с вами? — спросила она, отстраняясь.
Он назвал трех франтов или пижонов, нескольких тощих девиц с сомнительной репутацией и указал на столик.
— Простите, — сказала она, — но я с Белом.
Как-то Валтасар разгромил Белакву в шахматы, а как-то привез его, мертвецки пьяного, из старого города, так что он его знал. Он считал его наивным, скучным, пустым и изнеженным хлюпиком. Это был проницательный человек.
— Не стоит отказываться, — с иронией заметил он, — когда за столиком есть место для двоих.
— Простите, — повторила она.
Он приблизил к ней лицо.
— Но почему нет, — мягко настаивал он. Тьма египетская сгущалась.
— Он не сядет с вами за один стол, — сказала она после секунды сомнений.
— Что ж! — улыбнулся Валтасар, нимало не обидевшись. — Что ж! — Он был искренне тронут. — Увидимся позже, — выразил он надежду и удалился.
Часы на ратуше пробили полночь, празднующие соединили руки и запели хором. Замечательная делимость двенадцати проникла в мозг Белаквы; тот недооценил свою нужду и теперь прижимался лбом к прохладной плитке. «Prosit Neujahr», — сказал он очень слабым и гнусавым голосом и дернул за ручку. На обратном пути Белакву остановил Валтасар, который заметил его издалека и, оставив троих дылд колыхаться в тесной гирлянде, поспешил навстречу.
— Итак, — заговорил он, — как поживаете?
— Неважно, — сказал Белаква. — А как вы?
— Присоединяйтесь к нашей скромной компании, — продолжил Валтасар.
— Простите, — сказал Белаква, — я со Смеральдиной.
— Приходите, — зашептал Валтасар, — приходите со Смеральдиной, приходите оба.
Это показалось Белакве вполне приемлемым. Достигнув верхней площадки, он застал свою девушку беседующей с очаровательнейшим молодым человеком.
— Могу ли я, — произнес Белаква, слоняясь по опушке ее внимания.
Молодой человек отступил, и Мадонна грациозно встала справа от своего спутника. Она внимательно его оглядела.
— В чем дело? — сказала она. — Ты белый как полотно.
— Мне не по себе, — сказал он, — но ты будешь рада узнать, что я нашел столик.
— Где?
— Тот жирный ублюдок, — сказал он, — тот комнатный повеса приглашает нас за свой столик, а я устал и хочу выпить, и ты хотела остаться здесь, так что…
Он стал спускаться по ступенькам.
— Кто? — закричала Мадонна. — О чем ты говоришь? Кто нас приглашает?
— Откуда я знаю? — застонал он. — Пойдешь ты, наконец? Этот толстый дантист от шахмат…
— Стой! — сказала Мадонна. — Вернись. Я иду в «Барберину».
Он сделал шаг назад.
— Мы не можем выйти, — яростно возразил он на предложение идти в «Барберину». Она повернулась к нему длинной спиной и исчезла в вестибюле. У двери он нагнал ее.
— Какой смысл, — сказал он, — зачем вообще говорить о «Барберине», когда мы не можем ВЫЙТИ? — Но она открыла дверь своей нежной ручкой, и ему оставалось только последовать за ней.
Усевшись в баре «Барберина», она изучала ситуацию.
— Он вот-вот появится, — сказала Мадонна, — так что лучше поторопись. Пей, и пойдем.
— Разве Папа не говорил, что придет после фейерверка, — сказал Белаква, зная, что через час или около того станет охоч до слов, — и приведет Мамочку?
— Дай мне сигарету, — сказала она.
Он предложил прикурить ей сам. Она взглянула на него остолбенело. Ему хотелось немножко с ней поиграть.
— Можно? — сказал он.
— Дай мне ту, которую куришь сам, — сказала она наконец, — и закури другую.
Он перегнулся через стол, и она вытащила недокуренную сигарету у него изо рта. Он так смешно чмокнул губами!
— Теперь, — сказала она, — закури другую.
Но он откинулся на спинку стула и не сделал ничего подобного. Он предпочел надуться, потому что она отказывалась шутить.
— Ну, а как твой парень? — сказал он. — Голова у тебя болит по утрам не от пива, а от всех этих сигарет.
— Что?
— Я говорю, не от пива…
— Нет, что ты до этого говорил?
— А, твой парень…
— Какой парень?
Откуда ему было знать, какой парень!
— Может быть, — сказал он уклончиво, — я подумал о том парне в ратуше.
— Что ты хочешь этим сказать, «может быть, я подумал»?
— Я не знаю.
— Ты вообще что-нибудь знаешь? — застонала она — Это не парень, это чемпион по планеризму.
— Как чемпион по планеризму?
— Он совершил самый длительный полет на планере.
