Портрет леди - Генри Джеймс
Все в эти дни казалось Изабелле бессмысленным. Все ее цели и намерения исчезли. И все желания тоже, кроме разве одного – побыстрее добраться до своего прибежища. Гарденкорт был ее стартовой точкой, и возвращение в эти тихие покои было хотя бы временным выходом. Оттуда Изабелла начала свой путь как на крыльях, а возвращалась совершенно обессиленной. Если раньше Гарденкорт являлся для нее просто отдохновением, то сейчас стал настоящим святилищем. Она завидовала умиравшему Ральфу – ведь если говорить о покое, то был ли покой более совершенный? Умереть, бросить все и не знать больше ничего – эта мысль казалась ей не менее сладкой, чем в полуденный зной в заморской стране мечта о мраморной ванне с прохладной водой. Во время путешествия иногда случались моменты, когда Изабелла действительно казалась себе мертвой. Она сидела в углу купе столь неподвижная, равнодушная, столь далекая от надежд и даже отчаянья, просто ощущая, как поезд вез ее куда-то, что, если бы кто-нибудь решил проникнуть в ее душу, он бы совершенно ясно удостоверился в отсутствии ее телесной оболочки. Сожалеть было не о чем. Все закончилось. Не только время ее безрассудных поступков, но и время раскаяния, казалось, уже умчалось вдаль. Единственное, о чем можно было сожалеть, так это о том, что мадам Мерль оказалась такой… такой неописуемой. Воображение отказало Изабелле, она не способна была определить, какой же именно оказалась мадам Мерль. Но, какой бы она ни была, пусть сама жалеет себя, пусть займется этим в Америке, куда она собиралась. Это больше не касалось Изабеллы. У нее лишь создалось впечатление, что она больше никогда не увидит мадам Мерль; и эта мысль унесла ее в будущее, куда Изабелла нет-нет да и бросала взгляды. Она видела себя через много лет по-прежнему той, перед которой расстилалась жизнь, и это противоречило ее нынешнему настроению. Хорошо бы было умереть; но в этой привилегии, очевидно, ей было пока отказано. Глубоко в душе у Изабеллы – глубже, чем была ее тяга к небытию, – таилось чувство, что жизнь ее продлится еще долго. В этом убеждении таилось что-то вдохновляющее и бодрящее – временами это заставляло ее встряхнуться. Это было свидетельством силы, доказательством того, что однажды она снова будет счастлива. Невозможно, чтобы в жизни ей было суждено только страдать. Ведь она была еще так молода, и с ней еще очень многое могло случиться. Жить только для того, чтобы страдать и чувствовать, как удары судьбы повторяются и усиливаются, – Изабелле казалось невозможным, чтобы ее предназначение было именно таким, – она считала, что заслуживает большего. Потом она задумывалась, не было ли слишком глупо быть о себе столь высокого мнения? Но если это даже и правда – что это меняло? Разве история не есть пример уничтожения сплошь да рядом самого ценного? Разве было что-то невероятное в предположении, что утонченная натура должна больше страдать? Из этого следовало, что каждому необходимо иметь в душе что-то грубое, что могло бы охранить его от излишних страданий. В общем, в своих видениях Изабелла уловила ускользающую, но вполне различимую тень долгих лет. Бежать было невозможно; она должна была выдержать все до конца. Затем на нее снова наступало ее настоящее, и оно отгораживало ее от всего своей плотной завесой безразличия.
Генриетта поцеловала подругу. Она всегда делала это так, словно боялась, что ее схватят на месте преступления. Изабелла стояла в толпе, рассеянно оглядываясь вокруг в поисках служанки. Она ни о чем не спрашивала, предпочитая ждать. У нее вдруг появилось ощущение, что она под надежной защитой. Как хорошо, что Генриетта встретила ее – прибытие в Лондон показалось Изабелле почему-то ужасным. Тусклый, закопченный высокий свод вокзала, странный мертвенно-бледный свет, густая, мрачная, толкающаяся локтями толпа наполнили Изабеллу страхом и заставили ее вцепиться в руку подруги. Она вспомнила, как когда-то ей все это нравилось – казалось частью большого волнующего представления. Она помнила, как пять лет назад в зимних сумерках шла через оживленные улицы от Юстонского вокзала – сегодня вряд ли ей удалось бы сделать это, ей казалось, что в тех событиях участвовала не она, а кто-то совсем другой…
– Как прекрасно, что ты приехала, – сказала Генриетта, глядя на подругу так, словно ожидая от нее возражений. – Если бы ты не приехала… если бы ты не приехала… ну я просто тогда не знаю, что бы было, – пробормотала мисс Стэкпол, прозрачно намекая на свое возможное неодобрение.
Изабелла снова огляделась, не видя свою служанку. Ее взгляд упал на человека, которого она уже, несомненно, когда-то встречала, и спустя мгновение она узнала приветливое лицо мистера Бентлинга. Он был слегка в стороне, но толпа была не в силах отвоевать у него ни дюйма земли, на которой он стоял, – истый джентльмен, скромно пережидавший, пока дамы закончат заключать друг друга в объятия.
– Там мистер Бентлинг, – негромко, расслабленно произнесла Изабелла; внезапно ей стало все равно, найдет она свою служанку или нет.
– О да, он везде ходит со мной. Идите сюда, мистер Бентлинг! – позвала Генриетта, после чего галантный холостяк двинулся к ним со сдержанной, согласно торжественности момента, улыбкой. – Разве не мило, что она приехала? Он все знает. Мы долго обсуждали этот вопрос. Мистер Бентлинг говорил, что ты не приедешь, а я, конечно, говорила совершенно обратное.
– Я думала, вы всегда находите общий язык, – ответила Изабелла, обнаружив, что может улыбаться, – излучавшие доброту глаза мистера Бентлинга будто говорили: все хорошо, пусть она помнит, что он старинный друг ее кузена, что он все понимает, что все теперь в порядке… Изабелла протянула ему руку. Его доброта казалась ей бесконечной.
– Вот уж нет: я-то всегда готов согласиться, в отличие от мисс Стэкпол, – заверил он.
– Разве я не говорила тебе, что служанки приносят одни неудобства? – спросила Генриетта. – Наша молодая леди, видимо, осталась в Кале.
– Не важно, – сказала Изабелла, по-прежнему глядя на мистера Бентлинга, который еще никогда не вызывал у нее столь большого интереса.
– Постойте с ней, пока я посмотрю, – скомандовала Генриетта, оставив на некоторое время Бентлинга и Изабеллу наедине.
Сначала они стояли молча, затем мистер Бентлинг поинтересовался, как они пересекли Ла-Манш.
– Прекрасно. Впрочем, нет, вообще-то сильно качало, – вспомнила Изабелла к очевидному удивлению собеседника. – Я знаю, вы ездили в Гарденкорт.
– Откуда вы знаете?
– Не могу ничего сказать… просто у вас вид человека, который был там.
– Я выгляжу печальным? Знаете, там действительно очень печально.
– Я не представляю, чтобы вы когда-нибудь выглядели очень печальным. Нет,
