Портрет леди - Генри Джеймс
Изабелла увидела, что Пэнси догадалась обо всем.
– Милое мое дитя, что же я могу для тебя сделать? – вздохнула Изабелла.
– Не знаю… Но я чувствую себя более счастливой, когда думаю о вас.
– Ты всегда можешь думать обо мне.
– Но не когда вы так далеко. Я… немного боюсь, – сказала Пэнси.
– Чего?
– Папы… чуть-чуть. И мадам Мерль. Она только что была здесь.
– Ты не должна так говорить, – заметила Изабелла.
– О, я сделаю все, что они пожелают. Только при вас мне это будет легче.
Изабелла на мгновенье задумалась.
– Я не оставлю тебя, – произнесла она наконец. – До свидания, дитя мое.
Они постояли молча, обнявшись, как две сестры, и потом Пэнси проводила гостью до лестницы.
– Мадам Мерль была здесь, – повторила девушка, а когда Изабелла ничего не ответила, вдруг резко добавила: – Мне она совсем не нравится!
Изабелла замедлила шаг и остановилась.
– Ты никогда не должна говорить… что тебе не нравится мадам Мерль.
Пэнси недоуменно взглянула на мачеху, но ее недоумение никогда не являлось причиной для ослушания.
– Больше никогда не буду, – кротко сказала она.
Возле лестницы им пришлось расстаться – одним из условий не слишком строгого, но тем не менее обязательного для исполнения распорядка жизни Пэнси в монастыре был запрет на то, чтобы она спускалась вниз. Изабелла пошла по ступеням, а девушка осталась стоять наверху.
– Вы вернетесь? – воскликнула она, когда Изабелла была на последней ступеньке, голосом, не раз вспоминавшимся потом нашей героине.
– Да… я вернусь.
Мадам Катрин встретила Изабеллу внизу и проводила до двери приемной, перед которой остановилась.
– Здесь я покину вас, – сказала монахиня. – вас ждет мадам Мерль.
Услышав это, Изабелла вздрогнула и уже хотела спросить, нет ли другого выхода из монастыря, но потом вдруг решила не выдавать почтенной воспитательнице свое нежелание встречаться со второй посетительницей Пэнси. Матушка Катрин очень нежно положила руку ей на плечо и, взглянув на нее своим мудрым, благожелательным взглядом, сказала по-французски слегка фамильярно:
– Дорогая мадам, так что вы думаете обо всем этом?
– О моей падчерице? О, это заняло бы слишком много времени.
– Мы думаем, с нее довольно, – многозначительно сказала мадам Катрин и открыла перед Изабеллой дверь приемной.
Мадам Мерль сидела в той же позе, в какой Изабелла ее оставила. Она была так поглощена своими мыслями, что даже не пошевелилась. Когда мадам Катрин закрыла за Изабеллой дверь, мадам Мерль встала, и Изабелла увидела, что она размышляла все это время не напрасно. Мадам Мерль успокоилась и полностью восстановила самообладание.
– Мне захотелось поговорить с вами, – подчеркнуто вежливо произнесла она. – Но не о Пэнси.
Изабелла подумала, что слабо представляет себе, о чем мог быть этот разговор, если не о Пэнси, и, несмотря на заявление мадам Мерль, сказала:
– Мадам Катрин считает, что девочка уже достаточно пожила здесь.
– Да, мне тоже так кажется. Я хотела спросить вас о мистере Тачетте. У вас действительно есть причины считать, что он на смертном одре?
– У меня есть лишь телеграмма. К несчастью, она лишь подтверждает эту возможность.
– Я хочу задать вам странный вопрос, – сказала мадам Мерль. – Вы очень любите своего кузена?
И она улыбнулась – тоже не менее странно.
– Да, я очень люблю его. Но я не понимаю вас.
Мадам Мерль немного помедлила.
– Трудно объяснить. Мне в голову пришло кое-что, что, возможно, не приходило вам, и я хотела бы поделиться этим с вами. Ваш кузен однажды проявил к вам удивительную доброту. Вы так никогда и не догадались?
– Он сделал мне много добра.
– Да, но одно его деяние превышает все остальное. Он сделал вас богатой женщиной.
– Так это… он?
Мадам Мерль убедилась в том, что произвела должное впечатление, и с триумфом продолжила:
– Он придал вам тот дополнительный блеск, которого вам недоставало. На самом деле вы должны благодарить именно его.
Она замолчала, заметив в глазах Изабеллы какое-то странное выражение.
– Я вас не понимаю. Это деньги моего дяди.
– Да, это были деньги вашего дяди. Но идея принадлежала вашему кузену. Он внушил ее старику. Сумма ведь, дорогая, была огромной.
Изабелла молча смотрела на мадам Мерль. Казалось, сегодня она целый день пребывала в мире, освещенном зловещими вспышками.
– Не понимаю, зачем вы это говорите! Я не знаю того, что знаете вы.
– Я просто догадалась. Но это так и есть.
Изабелла направилась к двери, но, приоткрыв ее, остановилась и сказала:
– До сих пор мне казалось, что я за все должна благодарить вас.
И только это и было ее местью.
Мадам Мерль стояла, опустив глаза, приняв позу горделивого раскаяния.
– Вы очень несчастны, я знаю. Но я еще больше.
– Да, могу себе представить. Я бы желала, чтобы это была наша последняя встреча.
Мадам Мерль подняла глаза.
– Я уеду в Америку, – сказала она, когда Изабелла шагнула в дверь.
Глава 53
Это было не удивление, а чувство, которое в других обстоятельствах можно было назвать радостью. Оно возникло в Изабелле, когда она вышла из парижского поезда на вокзале Чаринг-Кросс и оказалась в объятиях Генриетты Стэкпол. Изабелла телеграфировала своей подруге из Турина, и хотя не просила встречать ее, но все же надеялась, что дает телеграмму не напрасно. Во все время долгого пути из Рима Изабелла пребывала в какой-то совершенно бессознательной растерянности, даже не пытаясь думать о будущем. Невидящим взглядом она смотрела на пробегающие за стеклом пейзажи, не замечая, что те были украшены богатейшим цветением весны. Ее мысли блуждали совсем в других краях – мрачных, дремучих землях, где времена года не менялись и, казалось, всегда царила холодная зима. Изабелле нужно было многое обдумать, но ее занимали отнюдь не осознанные размышления; не связанные между собой видения, неожиданные смутные вспышки воспоминаний и ожиданий проплывали у нее в голове. Прошлое и будущее сменяли друг друга в судорожной динамике, подчинявшейся только собственной логике. Что только не вспоминалось ей! Сейчас, когда ей открылась тайна, когда она узнала то важное, что ее непосредственно касалось, что имело в ее жизни огромное значение и незнание чего сделало ее существование похожим на попытку сыграть в вист неполной колодой карт, вся правда мира, все отношения в нем, все его значение и ужас предстали перед ней в виде некоего огромного архитектурного сооружения. В ее памяти всплывали тысячи мелочей, которые появлялись с той же неожиданностью, с какой пробегает дрожь. В свое время она считала их мелочами, а теперь ощущала их почти свинцовую тяжесть. Однако даже теперь они оставались
