Портрет леди - Генри Джеймс
– Но я здесь недавно, – продолжила мадам Мерль. – Я задержала Пэнси ненадолго. Я приехала к ней просто потому, что мне подумалось – девочка чувствует себя одинокой и, возможно даже, немного несчастной. Быть может, это и неплохо для молоденьких девушек. Я так мало о них знаю и потому не могу ничего сказать. Но в любом случае здесь скучновато. Поэтому я и заехала… случайно. Конечно, я понимала, что и вы должны приехать, и отец… Но ведь и остальным посещения не запрещены? Эта добрая женщина… как бишь ее зовут? Мадам Катрин… Она не возражала. Я пробыла с Пэнси двадцать минут. У нее очаровательная маленькая комнатка, ни в коем случае не похожая на монастырскую келью. С фортепиано и цветами. Она все восхитительно там устроила – у нее бездна вкуса. Конечно, я понимаю, все это не мое дело… но, повидав девочку, я чувствую себя счастливее. Пэнси даже может иметь горничную, если захочет, но, конечно, ей незачем наряжаться, поскольку некуда выходить. Она ходит в черном платьице и выглядит в нем прекрасно. Потом я зашла к матушке Катрин, у которой тоже превосходная комната. Уверяю вас, бедные сестрицы ведут вовсе не такую уж аскетичную жизнь. В комнате матушки Катрин стоит весьма кокетливый туалетный столик, который украшает нечто, весьма похожее на пузырек одеколона. Сестра отзывается о Пэнси с восхищением, говорит, что они все счастливы видеть девочку у себя. Она – маленький ангел и служит примером старшим сестрам. Я уже уходила от матушки Катрин, когда пришла привратница и сообщила, что к синьорине приехала посетительница. Конечно, я догадалась, что это вы, и упросила разрешить мне встретить вас в приемной. Должна вам сказать, матушка Катрин сопротивлялась и говорила мне, что столь важную особу, как вы, должна – с должным уважением – встретить настоятельница; но я уговорила не тревожить ее. Я убедила ее, что и сама смогу встретить высокую гостью!
Мадам Мерль говорила с тем особенным блеском, который свойствен светским львицам, постигшим тайны ораторского искусства. Ни одно слово не прошло мимо ушей Изабеллы, хотя она старалась не смотреть на собеседницу. Мадам Мерль еще не удалось уйти в разговоре далеко, когда Изабелла заметила, как голос ее – едва заметно – сломался, хотя и набрал вновь, очень скоро, свою полноту. Эти легкие перебои в голосе свидетельствовали о том, что мадам Мерль поняла: все изменилось, между ними все кончено; и в тот же миг догадалась о причине. Женщина, стоявшая сейчас перед ней, не была уже прежней Изабеллой – она узнала тайну мадам Мерль. Догадка была внезапной и заставила эту Леди Совершенство пошатнуться на своем пьедестале и потерять самообладание – но лишь на мгновение. Затем ее умение владеть собой вернулось к ней и не изменяло уже до конца – но только потому, что конец был уже близок. Ей пришлось собрать все свои силы, чтобы подавить волнение – ее спасение заключалось только в том, чтобы не выдать себя. Она себя и не выдала, но страх отказывался исчезать из ее голоса. Мадам Мерль ничего не могла с ним поделать. Слыша свой голос, она едва понимала, что говорит. Ее самоуверенность, словно волна в час отлива, сошла почти на нет; ее едва-едва хватило, чтобы, царапая килем о дно, достичь гавани.
Изабелла видела все это так четко, как картину на стене. Возможно, это был для нее великий момент – даже триумф. Мадам Мерль изменила отвага, и она увидела перед собой призрак разоблачения – это само по себе было местью и предвещало приход светлых дней. И Изабелла, повернувшись к окну и глядя в него, ощутила радость от этой мысли. По ту сторону окна простирался монастырский сад, но Изабелла не видела ни сияющего дня, ни пробуждающихся к жизни растений. В беспощадном свете своего открытия, которое уже стало частью ее жизненного опыта и которому непрочность сосуда, в котором оно было подано, придавала дополнительную ценность, она видела лишь голый, ужасающий факт, что ее просто использовали. Она послужила инструментом для достижения кем-то своей цели – и все.
Вся горечь этого обстоятельства снова хлынула ей в душу – казалось, она на губах ощутила вкус презрения к себе. Был момент, в который, если бы она повернулась и заговорила, из ее горла вырвались бы слова, хлестнувшие не хуже, чем кнут. Но она закрыла глаза, и омерзительное видение исчезло. Осталась только умнейшая женщина, стоявшая в нескольких футах от нее и не знавшая, несмотря на весь свой ум, что ей делать. Единственной местью Изабеллы было молчание, которое длило неизвестность для мадам Мерль, длило столь долго, что она села, что само по себе было уже выражением полной беспомощности. Наконец Изабелла взглянула на нее. Мадам Мерль была очень бледна и не сводила глаз с лица бывшей подруги. Она могла прочесть на нем многое – но и то, что опасность для нее миновала. Изабелла не собиралась ни обвинять, ни упрекать ее – может быть, для того, чтобы не дать возможность оправдаться.
– Я приехала попрощаться с Пэнси, – наконец произнесла Изабелла. – Вечером я уезжаю в Англию.
– Вечером вы уезжаете в Англию! – эхом отозвалась мадам Мерль, глядя в глаза Изабелле.
– Я еду в Гарденкорт. Ральф Тачетт умирает.
– О, это невосполнимая потеря для вас. – Мадам Мерль удалось восстановить самообладание. У нее появилась возможность выразить сочувствие. – Вы едете одна?
– Да, без мужа.
Мадам Мерль что-то тихо пробормотала о несовершенстве мира. Затем она сказала:
– Мистер Тачетт никогда не любил меня, но мне очень жаль, что он умирает. Вы увидите его мать?
– Да, она вернулась из Америки.
– Раньше миссис Тачетт была со мной хороша, но потом изменилась. Другие тоже изменились, – с легким пафосом проговорила женщина, сделала паузу и потом добавила: – Так вы снова увидите милый старый Гарденкорт!
– Вряд ли это доставит мне много радости, – ответила Изабелла.
– Естественно… в вашем-то горе. А вообще, из всех известных мне домов – а я их видела очень много – это именно тот, в котором мне хотелось бы жить. Не рискну передавать приветы живущим там людям, – добавила мадам Мерль, – разве что самому Гарденкорту…
Изабелла отвернулась.
– Мне пора идти к Пэнси, – сказала она. – У меня не так много времени.
Когда она огляделась в поисках выхода, открылась дверь, и в комнату с любезной улыбкой вошла женщина, потирая под длинными широкими рукавами пухлые руки. Изабелла узнала мадам Катрин, с которой была знакома, и попросила побыстрее
