Кнут Гамсун - Женщины у колодца
— Это «Фиа»! — послышались голоса. — Взгляните, как она разукрашена флагами!
И в тот же момент мысли всех невольно унеслись в прошлое, к тому давно уже прошедшему воскресенью, когда толпа устремилась на набережную. Многие, всплеснув руками, говорили в котором году это было. Они высчитывали по возрасту своих детей. Тогда было настоящее переселение народов, об этом они хорошо помнят. «Фиа» отправлялась в Средиземное море. Теперь она возвращается после долгих, долгих странствований по далёким морям. Какое чувство гордости должно переполнять в эту минуту сердца многих, ожидающих парохода на набережной.
Матрос Оливер тогда ведь тоже был на пароходе при его отправлении в дальнее плавание. И теперь он пришёл встречать его и стал спускаться с вала к набережной, напрягая усилия и проталкиваясь вперёд на своей деревянной ноге. Он наивно думал, что его прежние товарищи будут высматривать его в толпе и будут ждать его прихода. Но нет, никто его не ждёт! Его позабыли. Они видят, стоя у борта, калеку и узнают его, но радости никто не выказывает при этом. Он первый должен приветствовать своих старых друзей.
Оливер стоял перед ними, и они разглядывали его. Он немного поседел и волосы у него повылезли, хотя он был ещё молод. Но зато он сильно растолстел, обрюзг и щёки у него отвисли. Неужели ему так хорошо жилось на суше? Может быть, про него можно сказать, что «не бывать бы счастью, да несчастье помогло!».
Матросы, опираясь на борт, обменялись с ним несколькими словами, только потому, что он калека. Но им некогда было разговаривать с ним. Они смотрели ищущими глазами на дорогу, идущую наверх, в город. Вон там идёт невеста какого-нибудь из них, или мать, или жена с детьми.
Матросы спешили немного принарядиться, пока ещё они не подошли.
Конечно, и Олаус был тут же. Он был такой же, как всегда, пьяный и бахвал. Если матросы «Фии» надеялись прихвастнуть при своём возвращении домой из невероятно далёких стран, то Олаус сразу испортил им всё дело. Он не выказал к ним ни малейшего уважения.
— Откуда вы пришли? — спросил он.
— Из страны, которая называется Китаем.
Но это ровно ничего не значило в глазах Олауса.
— Ах, вот что! Из Китая? — сказал он. — Да, да, свет уже не так велик теперь. Прежде моряк мог сказать, что он пришёл издалека. На прошлой неделе тут ходили два человека и просили денег и хлеба. Я спросил их, откуда они? «Из Персии», отвечали они. Да, из Персии, о которой мы знаем из священной истории, а где она лежит никому неизвестно! Есть у тебя табачок для моей трубки? Ему передали с парохода набитую табаком трубку. Он взял её, но не выразил никакой благодарности и только заметил, закуривая её:
— Ну, я курил и похуже этого!
Бросив сходни на пароход при помощи своей одной руки и половинки другой, он скомандовал:
— Берите же и укрепите канатом!
Вот каков был Олаус! Судьба тоже преследовала его. Он лишился руки и его лицо было испещрено синими пятнами, но разве он стал толстым и смирным от этого? Нет, чёрт возьми! Он не разжирел, как животное, не стал неподвижным, как мертвец. Лицо его не стало бледным, как у знатных людей, он остался пьяницей и бахвалом. Он тратил свои сбережения. Но к чему же иметь сбережения, если не тратить их?
Оливер взошёл на пароход. Нет, этого ему не следовало делать! Его не встретили с восторгом, как он думал. Матросы только пожали его протянутую руку и произнесли при этом лишь самые необходимые слова. Все были заняты свиданием со своими близкими. Неужели Оливер должен был с удивлением смотреть на людей, вернувшихся из Китая? Он сам так много путешествовал, побывал и там! Для него уже ничего не было нового. Нет, Оливеру не следовало приходить на пароход! Притом же он позабыл английские слова и уже не мог так хорошо, как прежде, разговаривать на матросском языке.
Помещение экипажа на пароходе осталось таким, как было — тёмный, дурно пахнущий трюм, хотя там и было всё вымыто, как по воскресным дням. Оливер уселся за хорошо знакомый ему стол и болтал без умолку, но всё больше про себя. Сначала его слушали, но матросам лучше хотелось узнать что-нибудь про своих и про важных лиц города. Поэтому они опять вышли на палубу и стали высматривать своих близких.
— Ну вот, вы видите, что я стал калекой, — сказал им Оливер.
— Да, ведь тебе совершенно отшибло пах и нижнюю часть брюха!
— Как? Мне? Я женатый человек и имею много детей. Бочка с ворванью не может же разбить человеку пах!
— Что за бочка? — спросил его Каспар. Оливер смутился.
— Разве ты не свалился на палубу и тебе не попала между ног поперечная балка?
— Нет, — отвечал Оливер.
В течение такого долгого времени он постоянно рассказывал о бочке с ворванью, что, может быть, и сам поверил этому. Чего он хотел достигнуть этой ложью? Не хотел ли он скрыть что-нибудь? Однако он скоро овладел собой и продолжал болтать. Капитана он совсем не увидал, а матросы вели себя очень сдержанно с ним. Они наверное знали из писем, получаемых из дому, как он жил. Он дурно вёл себя и много сплетен распространялось о нём и его семье в городе. Бедняга Оливер! Даже когда он вытащил из кармана газету и показал статью, восхваляющую его подвиг, то и это не произвело на матросов особенного впечатления. К тому же теперь явились на пароход их родные.
Глаза Оливера сверкнули. Правда, он разжирел и его умственные способности ослабели, но порою у него замечалась грубая хитрость, вырывающаяся наружу при случае. И теперь он обратился к своему прежнему приятелю и сверстнику Каспару:
— Разве твоя жена не придёт сюда, Каспар? — спросил он.
— Конечно, придёт, — отвечал Каспар.
— Так значит она опять вернулась домой?
— Домой? А где же она была?
— Этого я не знаю. Она была в отсутствии целый год. Говорили, что она за границей.
— Что ты такое рассказываешь? — спросил встревоженный его словами Каспар.
— Я? Ах, да разве не безразлично, что говорит такой бедняк, как я! Но и тебе, и другим должно быть всё равно, чем я был изувечен, балкой или бочкой с ворванью.
— Да, конечно, всё равно, — согласился Каспар. — А что же она делала за границей? — опять спросил он про жену.
— Говорят, она служила горничной на корабле.
— Нет, этого не может быть. Я каждый год получал от неё письма отсюда.
— О, да! — сказал Оливер.
По дороге домой он встретил жену Каспара. Она была в праздничной одежде, имела невинный вид и шла на пароход за своим мужем. Проходя мимо, Оливер сказал ей, что муж её ждёт, но она ничего ему не ответила, не желая останавливаться, может быть, потому что была слишком невинна, или слишком нарядно одета. Она торопливо прошла мимо.
Оливер вернулся домой, к своей семье. Посещение парохода было несомненно ошибкой с его стороны. В добрый час! Он не часто будет ходить туда. Что же касается Каспара и его жены, то с этой стороны ему нечего было опасаться. Ведь весь город знал это. К тому же калеку должно было защищать его собственное несчастье, даже если он и в самом деле вызвал разлад между супругами.
Он уселся к столу и начал ругать весь экипаж парохода.
Это сброд какой-то! Он должен был бы всех их отколотить хорошенько, когда у него ещё были силы.
Петра ничего не отвечала. Она даже не смотрела в его сторону. Он так надоел ей и своей болтовнёй, и своей собственной особой. О, как хорошо она знала его, изучила вдоль и поперёк! Это кусок сала, только одетый, как настоящий мужчина, в платье с пуговицами, в шляпе, косо сидящей на его верхнем конце. Он сидит на стуле и сопит, его деревянная нога высовывается и заграждает маленькую комнату. Как знакомы ей и все его речи, его ложь, его бахвальство, его голос, который всё более и более становится похожим на женский, его бесцветные водянистые голубые глаза и вечно мокрый рот. С каждым годом он всё более и более разрушался и только аппетит у него остаётся прежним. Но не всегда бывало достаточно пищи в доме...
Между тем, жизнь в городе протекала обычным порядком, хотя и заметен был во всём большой подъём. После того, как учительница танцев уехала из города, кончив своё дело, каждую субботу, вечером, устраивались танцы в зале ратуши. Развитие городской жизни ясно отразилось и на костюмах, и на образе жизни жителей. Только у Оливера и Петры не только не замечалось улучшения, но всё приходило в упадок с каждым днём. Сумасшедший муж хотел даже распродать её безделушки, стоявшие на комоде: белого ангелочка и копилку в виде свиньи, привезённые им в подарок ей из-за границы. А затем, в один прекрасный день, он отправился в город и продал дом, в котором они жили. Это был совсем уже бессовестный поступок.
Оливер не раз уже покушался продать дом. Адвокат Фредериксен, которому этот дом принадлежал по закладной, не будет же преследовать калеку! Но адвокат Фредериксен полагал, что он уже достаточно помог Оливеру, напечатав в газете заметку, восхваляющую его морской подвиг и прославившую его. Отчего же Оливер не совершал больше подвигов? Но продать дом, дом, принадлежащий другому!
