Портрет леди - Генри Джеймс
В тот день, о котором я начал рассказывать, Изабелла решила больше не думать о мадам Мерль, но ей это не удалось – образ этой женщины постоянно стоял перед ее глазами. Она, как-то по детски пугаясь своему предположению, спрашивала себя, можно ли было соотнести со своей близкой на протяжении нескольких лет приятельницей освященное древностью понятие греховности, скверны? До сих пор Изабелла знала об этом только из Библии и других книг – ей лично не приходилось сталкиваться с чем-то подобным. Хотя Изабелла стремилась к широкому познанию жизни, хотя она льстила себе, воображая, будто добилась в этом некоторого успеха – в сей элементарной привилегии ей было отказано. Греховно ли, размышляла она, в том, древнем смысле, быть фальшивой – а именно такой и была мадам Мерль? Лидия Тачетт, тетка Изабеллы, давно разгадала свою подругу и сказала об этом племяннице, но та решила, что у нее гораздо более широкий взгляд на мир, чем у «поверхностно мыслящей» тетки, и все ее ощущения, и, в частности, то, что ее судьба зависит только от нее самой, непогрешимы. Мадам Мерль, поняла Изабелла, добилась того, чего хотела, организовав союз двух своих друзей. И тогда сразу возникал вопрос: какую цель она преследовала? Существовали люди, охваченные страстью сватовства, у них это была страсть к искусству ради искусства, но мадам Мерль, великий мастер своего дела, вряд ли относилась к ним. Она была слишком невысокого мнения о браке, слишком невысокого мнения о жизни вообще; она жаждала заключить именно этот союз, а не какой-нибудь другой. Следовательно, она преследовала свою цель, и Изабелла спрашивала себя, в чем может быть ее выгода.
Естественно, на решение данной задачи у Изабеллы ушло очень много времени, да и вышло оно далеко не полным. Изабелла вспомнила, что, хотя мадам Мерль сразу выказала ей симпатию, но особо прониклась к ней уже позже, после того, как Изабелла была столь щедро облагодетельствована стариком Тачеттом. Свою корысть мадам Мерль проявила удивительно изощренно: нет чтобы одолжить у новоиспеченной наследницы крупную сумму денег, так она приставила к ее богатству одного из своих близких друзей. Естественно, мадам Мерль избрала для этого самого близкого друга – и Изабелле было уже достаточно ясно, что эту позицию занимал Джилберт Озмонд. Она пыталась сопротивляться мысли, что единственный мужчина во всем мире, в котором она никак не могла заподозрить низости, женился на ней из-за денег. Странно, но это до сих пор никогда не приходило Изабелле в голову. Думая о зле, которое причинял ей Озмонд, она ни разу не заподозрила его в корысти. Это было худшее из того, что можно было подумать, и она с ужасом подумала, что это, видимо, еще не самое худшее. Мужчина может жениться на женщине из-за денег, такое случается, – но, по крайней мере, он должен был дать ей знать! Интересно, если ему были нужны деньги, может, он ими и удовольствуется сейчас – заберет их, а ее отпустит? О, если бы благодеяние мистера Тачетта могло помочь ей сегодня – каким бы это было счастьем! В тот же миг Изабелла подумала, что если мадам Мерль хотела оказать Озмонду услугу, то вряд ли она могла теперь по-прежнему рассчитывать на его благодарность. Какими же должны быть сейчас его чувства к своей слишком преданной благодетельнице – и как, интересно, он, этот мастер иронии, их выражает?
И – может быть, читателю это покажется странным – Изабелла вдруг воскликнула:
– Бедная мадам Мерль!
Она убедилась бы в справедливости своего сочувствия, если в тот же день спряталась бы за дорогой, потемневшей от времени, портьерой из дамаста, украшавшей небольшую гостиную, принадлежавшую леди, к которой это восклицание относилось. Мы уже посещали ее с читателем в компании благоразумного мистера Розье. В этой же комнате около шести часов вечера сидел Джилберт Озмонд. Напротив него стояла хозяйка – стояла так же, как тогда, когда их вместе увидела Изабелла в тот самый момент, который мы в свое время описали так подробно потому, что он был исполнен немалого, пока скрытого от нас, значения.
– Я не верю, что вы несчастны. Вы вполне всем этим довольны, – сказала мадам Мерль.
– Разве я сказал, что я несчастен? – спросил Озмонд с таким мрачным выражением лица, что вполне логично было бы предположить, что так оно и есть.
– Нет, но вы не говорите и обратного – хотя в знак простой благодарности…
– Не говорите мне о благодарности, – сухо сказал Озмонд. – Не раздражайте меня.
Мадам Мерль медленно села, сложив руки. Она выглядела невозмутимой, но очень грустной.
– А вы, со своей стороны, не пытайтесь запугать меня, – проговорила она. – Иногда я думаю, уж не читаете ли вы мои некоторые мысли.
– Мне вполне достаточно своих.
– Потому, что они восхитительны?
Озмонд опустил голову на спинку кресла и пристально взглянул на собеседницу с циничной прямотой, сквозь которую, впрочем, проглядывала усталость.
– Вы бесите меня, – заметил он через некоторое время. – Я очень устал.
– А я-то! – воскликнула мадам Мерль.
– Вы сами себя утомляете. Со мной другой случай.
– Я утомляю себя ради вас. Я сделала вашу жизнь интересной. Это величайший дар.
– А вы видите интерес? – вяло осведомился Озмонд.
– А как же – и это помогает вам убивать время.
– Время никогда не текло для меня так медленно, как этой зимой.
– Вы никогда так хорошо не выглядели, никогда не были столь приятным, никогда не были столь блестящи.
– Будь проклят этот блеск! – задумчиво пробормотал Озмонд. – Как же мало вы меня знаете!
– Если
