Портрет леди - Генри Джеймс
– Чтобы она обмирала от восторга!
– Ну разумеется. Каждый в таких случаях рассчитывает на максимум. Чтобы она восторгалась мной, если хотите. Да, я желал этого.
– Я никогда не восхищалась вами, – сказала мадам Мерль.
– Но вы по крайней мере притворялись…
– Но вы никогда и не считали, что со мной вам не придется напрягаться, – прервала его мадам Мерль.
– …а моя жена не желает делать ничего подобного, – продолжал Озмонд. – Если вы намерены делать из всего этого трагедию, то, знаете, вряд ли это трагедия для нее.
– Это трагедия для меня! – воскликнула мадам Мерль, поднимаясь с глубоким вздохом, но в то же время не забыв окинуть взглядом фарфор на своей каминной полке. – Похоже, мне предстоит до дна испить горькую чашу ложного положения.
– Вы высказываете прописные истины. Весь смысл в том, чтобы жить без напряжения… насколько это возможно. Да, я не нравлюсь собственной жене, но, по крайней мере, меня любит мой ребенок. Пэнси вознаградит меня. К счастью, тут меня не ждут разочарования.
– О, – мягко проговорила мадам Мерль, – если бы у меня был ребенок…
Озмонд сделал короткую паузу и несколько официально произнес:
– Любой ребенок представляет интерес – не обязательно свой.
– Вы можете высказывать прописные истины не хуже меня. Значит, что-то нас все же объединяет.
– Скажем, тот вред, который, по вашему мнению, я причинил вам, – сказал Озмонд.
– Нет. Скорее уж то добро, которое я делаю для вас. Вот почему Изабелла вызывает во мне ревность – я бы хотела сама сделать то, что она сделала для вас.
Искаженные горечью черты мадам Мерль вдруг разгладились, и лицо ее снова стало излучать приятное спокойствие.
Озмонд взял зонтик и шляпу, и, стряхнув с нее обшлагом две-три невидимые соринки, сказал:
– В общем, я думаю, вам лучше предоставить это дело мне.
После того как он ушел, мадам Мерль первым делом подошла к камину и взяла в руки ту изящную кофейную чашечку, на которой гость разглядел трещинку; но смотрела на нее весьма отвлеченным взглядом.
– Неужели получится, что я понапрасну была такой дрянью? – пробормотала она.
Глава 50
Поскольку графиня Джемини не была знакома с древними памятниками, Изабелла иногда предлагала показать ей какую-нибудь из этих реликвий и прогуляться утром, чтобы осмотреть ее. Графиня, которая не раз вслух провозглашала необыкновенную ученость своей снохи, никогда не возражала и осмотрела массу римских каменных кладок с таким терпением, словно это были выставки модных тканей. Она не была любительницей древностей, но так радовалась своему пребыванию в Риме, что хотела лишь одного – плыть по течению. Она с удовольствием бы проводила по часу ежедневно в термах Тита[75], в их сырой темноте, если бы это было условием ее дальнейшего проживания в палаццо Рокканера. Изабеллой не то чтобы владела идея вложить как можно больше знаний в голову своей родственницы – просто ей хотелось избежать постоянных разговоров о любовных приключениях флорентийских дам, о чем графиня могла говорить без устали. Графиня Джемини, впрочем, впитывала знания не слишком активно – она предпочитала сидеть в экипаже и время от времени восклицать, что все вокруг невероятно интересно. Так она осмотрела Колизей, к огромному сожалению ее племянницы, которая – при всем уважении к тете – не могла понять, почему нужно смотреть на него из окошка вместо того, чтобы войти внутрь. У Пэнси было так мало возможностей гулять, что она еще не исчерпала своего интереса к городу – возможно, она питала тайную надежду на то, что тетю удастся заставить подняться на верхние ярусы Колизея. И вот настал день, когда графиня Джемини изъявила желание совершить сей подвиг – это было в теплый мартовский день, когда вокруг уже пахло весной, – и три дамы вместе вошли в Колизей. Изабелла, впрочем, вскоре отделилась от своих спутниц. Она часто поднималась по этим древним ступеням, где когда-то аплодировала римская публика и где теперь в глубоких трещинах (если им позволяли, конечно) росли лишь полевые цветы; но сегодня она чувствовала слабость и потому решила посидеть возле разрушенной арены. К тому же это была передышка – поскольку графиня гораздо больше требовала внимания к себе, нежели уделяла его кому-то, и потом Изабелла рассчитывала, что, оставшись наедине с племянницей, графиня уймется и позволит скандальной летописи Флоренции слегка запорошиться пылью. Пэнси повела свою тетю к крутой каменной лестнице, у подножия которой сторож открыл высокую деревянную дверь, а Изабелла осталась внизу.
Огромное пространство, огороженное стеной, наполовину было погружено в тень; вечернее солнце окрасило бледно-розовым цветом травертиновые[76] блоки, и это было единственным, что придавало какую-то жизнь этим колоссальным развалинам. То тут, то там изредка появлялась фигура крестьянина или туриста – каждый задирал голову и смотрел в небо, где в ясной синеве мелькали стайки ласточек. Изабелла вдруг заметила, что один из посетителей, устроившись неподалеку, не спускал с нее пристального взгляда. Он смотрел на нее, гордо вскинув голову, с характерным упрямым выражением на лице. Несколько недель назад ей уже удалось наблюдать это выражение решимости наперекор всему – на одном хорошо знакомом ей лице. Да, разумеется, это был мистер Розье, который раздумывал, может ли он сейчас заговорить с Изабеллой. Убедившись, что она одна, он подошел поближе и сказал, что хотя она и не ответила на его письма, но, может быть, позволит сказать несколько слов. Изабелла ответила, что ее падчерица находится поблизости и должна появиться минут через пять. Молодой человек достал часы и опустился на огромный камень рядом с ней.
– Короче говоря, – выпалил Эдвард Розье, – я продал все свои безделушки!
У Изабеллы невольно вырвался возглас ужаса – словно молодой человек сообщил ей, что ему вырвали все зубы.
– Я продал их на аукционе у Дрюо, – продолжил мистер Розье. – Торги состоялись три дня назад, и мне прислали телеграмму с результатами. Они прекрасны.
– Рада слышать это, но мне хотелось бы, чтобы милые вещицы остались у вас.
– Вместо них у меня теперь есть деньги. Сорок тысяч долларов. Теперь мистер Озмонд сочтет меня достаточно состоятельным?
– Вы для этого все продали? – мягко спросила Изабелла.
– Для чего же еще? Я только об этом и думал. Я поехал в Париж и все приготовил. Ничто не могло меня остановить. Я не смог
