Том 1. Новеллы; Земля обетованная - Генрих Манн
Она ждала его в желтой шелковой гостиной, в амбразуре окна. Ах, здесь каждый предмет хранил воспоминание об Андреасе. Она оперлась коленом на стул и скрестила руки на спинке. Слегка склонив голову, широко раскрыв глаза, грезила она, уставившись в мигающее пламя свечи. Такой же вот застал он ее однажды, в вечер постановки «Непонятой», когда они оба одержали окончательную победу. То время прошло и никогда не вернется. Другая обольстила его и, может быть, уже завтра опять будет лежать в его объятиях.
Адельгейда выпрямилась, топнула ногой. Это нестерпимо, этого нельзя допустить. Их дерзкое счастье надо разрушить, оно причиняет ей слишком большое страдание. Туркхеймер должен обещать тут же столкнуть эту приблудную девчонку назад в ту грязь, из которой она вышла, подальше от Андреаса, ведь общение с ней отравляет его душу. Но он? Ведь он будет страдать?
«Имею ли я право доставлять ему такие страдания?» Она тихо вскрикнула, ей показалось, будто на секунду перед ней предстал любимый образ: стройная фигура Андреаса на его обычном месте, у чайного столика, где они проболтали не один час, где их руки впервые соприкоснулись, где во время его первого five o’clock у нее в доме она сказала ему, что обыкновенные деревенские цветы теперь в моде, и как мило было бы с его стороны, если бы он, вопреки своим строго католическим принципам, пошел на «Месть». Сейчас он был бледен, очень бледен, и взмах его длинных ресниц, оттеняющих ясные девичьи глаза, лишал ее самообладания. Казалось, любимый шепчет: «Не заставляй меня страдать!» Послышались шаркающие шаги, вошел Туркхеймер; он показался ей особенно ненавистным.
— Ну, что случилось? — тихо спросил он, подойдя уже совсем близко.
Она приготовилась встретить его нападками, но теперь он внушал ей почти страх, таким безнадежно больным, таким печальным и одряхлевшим выглядел этот человек. Жирные щеки обвисли до самого подбородка, так что казалось, с них вот-вот свалятся наспех покрашенные бакенбарды; и торчащее брюшко тоже заметно опало. Вдруг она поняла, что разразившаяся катастрофа, если она ему известна, не менее больно ударила и по нем; в том, конечно, случае, если он любит девчонку Мацке. Бедняга! Всю жизнь он был обречен получать все только за деньги. А теперь дошло до того, что он платил за других, а сам не мог воспользоваться тем удовольствием, за которое заплатил. Жалость, смешанная с презрением, охватила ее. Она поинтересовалась:
— У тебя были неприятности?
— Какие?
— Может быть, неудача на бирже?
— На бирже? А ну ее!
— Ты прав: иногда домашние неприятности куда важнее деловых.
— Важнее? Что значит важнее?
Он явно погрузился в размышления о понятии «важный». Адельгейда перепугалась; он, должно быть, серьезно болен.
— Сколько сейчас грамм? — спросила она. — Больше?
Он пожал плечами.
— Спроси Клумпаша.
— Джемс-Луи, ты пугаешь меня. Тебе давно пора в Карлсбад, почему ты не едешь?
— Да, почему я не еду?
— Завтра же уезжай! Ты понял меня?
— Хорошо, завтра уеду.
Его тупая покорность тронула ее.
— Сядь в кресло, — попросила она. — У тебя трясутся колени.
Она схватила его вяло повисшую руку.
— Мне ты можешь спокойно все рассказать. Во мне, твоей жене, ты найдешь друга, которому уже давно все известно.
На лице Туркхеймера появилась гримаса. Сострадание жены настроило его на плаксивый лад. После некоторого колебания он начал:
— Я готов сделать глупость. Если можешь, прости меня, Адельгейда, я готов сделать глупость.
Он с трудом обшарил карманы, достал какое-то письмо, передал ей и снова грузно осел в кресле.
Автор письма уверял, будто чувство справедливости побуждает его прекратить гнусный обман, жертвой которого является такой человек, как генеральный консул Туркхеймер. И кто его обманывает? Особа, вышедшая из низов, всем обязанная бескорыстному великодушию своего благодетеля, и молодой человек, которого автор письма обозначает только инициалами А. Ц. и который самым бесчестным образом злоупотребляет великодушным доверием, оказанным ему господином генеральным консулом и его супругой. Автор письма не любит осуждать, но поведение двух вышеозначенных особ нельзя назвать иначе, как бесстыдным, тем более что их свидания имеют место чуть ли не ежедневно. Далее автору из достоверных источников известно, что так называемая фрейлейн Бьенэме Мацке надувает отечески расположенного к ней покровителя с целой кучей других людей, фамилии которых называть не стоит. Она даже так далеко зашла в своей наглости, что по ночам, как говорят, шатается по улицам в поисках какого-то переодетого принца. Странный это, однако, принц, если его надо поджидать в час ночи на Инвалиденштрассе; пожалуй, он из одной шайки с теми, что ходят в кепках. Эти строго проверенные данные, несомненно, должны вызвать отвращение в каждом порядочном человеке, и господин генеральный консул, разумеется, будет благодарен неизвестному ему автору письма.
Письмо было подписано: «С искренним уважением благородный друг».
Некоторые выражения глубоко задели Адельгейду, как напоминание о каком-то значительном событии в ее жизни; быть может, о ее ссоре с Левцанами? Она вдруг почувствовала тошноту. Сколько гадостей, сколько гадостей! И все навалилось сразу. У нее вырвался жест отвращения.
— Это, несомненно, исходит от какой-нибудь завистливой подруги фрейлейн Мацке, — предположила она.
— Стиль слишком литературен, — возразил Туркхеймер.
— Ну, что касается литературности… — сказала Адельгейда, и в эти слова она со скорбным наслаждением вложила все тщеславие литератора, которое переняла от возлюбленного. Затем она стала допытываться: — Что ты думаешь предпринять, бедный мой друг?
— Что я могу предпринять? Таков уж мой удел. Я плачу, а они, сволочи, наслаждаются. Да, они живут, они наслаждаются! — пробормотал он.
— Ведь не собираешься же ты простить эту девушку?
— Она обошлась мне…
Он спохватился, испугавшись того, что чуть было не сорвалось у него с языка.
— Этого ты, Джемс-Луи, не сделаешь, — холодно возразила она. — Если твой удел быть обманутым, то пусть это не будет по крайней мере нашим уделом. Понимаешь?
Он, растерянно моргая, глядел на нее. Вдруг он поднял брови, его усталые глаза невольно раскрылись. Он
