Том 3. Верноподданный; Бедные - Генрих Манн
А Густа за столом лебезила перед Анклам.
— Милая госпожа Анклам, ваш жемчуг — просто чудо, — восхищалась она, хотя жемчуг был поддельный.
— А ваш — настоящий? — с иронией осведомилась Анклам.
Густа было взвилась, но тут же величественно опустилась в кресло.
— Пожалуйста, проверьте сами. — И, сняв ожерелье, предупредительно надела его на гостью. На маленькой Анклам оно висело до колен.
— Ну, как? — спросила Густа.
— В самом деле, очень мило, — сказала Анклам. — А как по-твоему, дядя Попп?
— Побрякушки, — сухо ответил генерал, но, несмотря на его холодность, чувствовалось, что лед разбит.
Геслинг со своего места увидел, что Густа довела дело до конца. Тогда и он изменил тон.
— Теперь мы будем действовать по-другому, — заявил он. — До сих пор я, так сказать, вел с вами переговоры…
— И предлагали мне сто тысяч марок.
— Потому что хотел убедиться, до чего может дойти ваша наглость. Но переговоры кончены. Я твой начальник и приказываю: смирно! Отдать письмо!
Адвокат Бук взял на себя обязанность укротить Лени, которая то и дело вскакивала с места и пыталась что-то сказать. Но вот он засеменил к дверной нише, где, уронив голову на руки, сидела его жена. Он приподнял ее лицо, умоляюще заглянул в глаза. Увидев это, юный Ганс отошел в сторону.
— Мы сейчас в большой опасности, — шепнул Бук на ухо жене. — И виноват я.
Он прочел в ее взгляде восхищение.
— Ты действительно помог этому рабочему?
— Да. Вопреки интересам твоего брата.
— Ну, он уж как-нибудь перенесет это.
— А мы? — спросил Бук.
С застенчивой улыбкой она спросила:
— Если Дидерих отвернется от нас — мы погибли? — Нам придется отказаться от привычной жизни. — Я сделаю это охотно.
— А я — нет. Я буду держать его в руках. Как и до сих пор, он пойдет на все, ведь у него совесть нечиста и слишком многие помнят, что он смешал с грязью моего бедного отца. Я для него — живой укор, а в будущем стану и угрозой. — Полное актерское лицо Бука и в самом деле стало угрожающим.
— И ты решился бы действовать против него?
— На это меня еще хватит. Если вопрос будет поставлен ребром, я возьмусь вести дело этого рабочего, и Дидерих увидит, как я разом отомщу за все.
Эмми снова опустила голову.
— Он все равно будет давать нам деньги. Это невыносимо.
— Все стало невыносимым, — пробормотал Бук.
— Зеркало сюда! — приказала Густа слуге и, когда тот принес, сама подставила его маленькой Анклам.
— Только на вас, дорогая, этот жемчуг имеет настоящий вид, — сказала она, и в ее тоне чувствовалось самопожертвование. — При моих седых волосах… Но как я счастлива преподнести вам этот скромный дар в память о чудесных летних днях, за которые мы так признательны вам и вашему уважаемому дядюшке.
— Пожалуйста, пожалуйста, — вставил фон Попп.
Тем временем в конце террасы, хотя этому было трудно поверить, дело дошло уже до настоящей схватки между главным директором и его не в меру требовательным рабом. Геслинг на правах начальника сделал попытку залезть Бальриху в карман, в ответ последовал легкий толчок в грудь, и он, покачнувшись, попятился до середины лестницы; затем, вернувшись для нового натиска, вдруг завопил:
— Он толкнул меня! Этот негодяй руку поднял на меня!
— Этот негодяй руку поднял… — повторило эхо. То был голос сына Крафта, а про себя этот молодчик, весь дрожа, добавил: «Милый негодяй!»
Горст набросился на рабочего, но тут же отлетел к чайному столу. Все, кроме Лени, вскочили и замерли на месте; слышались лишь приглушенные всхлипывания Густы, увидевшей, что супругу и сыновьям угрожает враг.
А Ганс Бук схватил мать за руку и не отпускал до тех пор, пока она не встала и не ушла вместе с ним.
— Теперь начнется самое позорное, — дрожа и бледнея, сказал Ганс. Бук-отец мелкими шажками последовал за ними.
Первым пришел в себя асессор Клоцше.
— Здесь налицо факт нарушения неприкосновенности жилища! И, кроме того, угрозы и покушение на жизнь! — заверещал он по-бабьи.
— И вымогательство! — заревел директор.
— Презабавный чудак! — стукнув кулаком по садовому железному столу, рявкнул фон Попп. Густа, Анклам и Гретхен пронзительно взвизгнули и заткнули уши, оглушенные собственным визгом.
Бальрих решительно вырвался из окружения бар. Расталкивая их и наступая, он выбрался из их кольца. Когда Лени увидела его подле себя, она бросила свою чашку под ноги хозяйке дома и, опередив брата, прикрывавшего отступление, связанная своим узким платьем, с трудом спустилась по лестнице.
— Вы уволены! — ревел директор вслед рабочему. — Вы и вся ваша семейка!
— Вся ваша семейка! — глухим эхом отозвался Крафт.
И все, словно сорвавшись с цепи, тоже закричали:
— Вот каковы эти люди!
— А все от безбожия! — кричала Густа.
Раздался громовый удар — это генеральский кулак опустился на железный стол; Крафт тоже грохнул чем-то; Анклам забилась в истерике.
— Я разнесу этих бунтовщиков! — теперь вопил Горст; отец уже потерял голос. Клоцше тоже верещал, стараясь произвести впечатление на Гретхен, которая визжала, не помня себя:
— Она кокоткой хочет стать! Кокоткой!..
Четверо малышей — Вольфдитер, Ральф, Бернгард и Фрицгейнц, отвлеченные шумом взрослых от игры, тоже сбежались на террасу; они дудели в трубу, кричали «му!» и кукарекали, а двухлетний Вольфдитер свистящим голоском без устали выкрикивал:
— Свинья паршивая!
— Вот каковы эти люди! — Густа, перегнувшись через перила лестницы, в пылу негодования грозила беглецам толстым пальцем в сверкающих кольцах: — Они нас по миру пустить хотят! — И, потеряв равновесие, вцепилась в ожерелье, висевшее на Анклам. Ожерелье рассыпалось. Два лакея бросились подбирать жемчужины. Анклам, позабыв про свою истерику, следила за тем, чтобы они ни одной не прикарманили. Но когда весь жемчуг опять оказался у нее, истерика возобновилась.
Все эти люди с искаженными лицами и глазами убийц стояли, перегнувшись через перила, по примеру почтенной хозяйки, и ревели, как звери, — дамы, мужчины, дети, лакеи, готовые наброситься на отступающего врага — насильника и экспроприатора. Гром и рев! В этой битве за свою собственность и свои привилегии они, чуть не теряя сознание от ярости, не находили иного способа выразить свои чувства… И только Гретхен удалось разрядить грозовую атмосферу. Она вдруг перестала браниться и запела «Птичку». Вытянув тощую шею и чувствуя, что она сейчас упадет, девушка пела на весь дом: «Прилетела птичка{46}…»
Только очутившись за оградой виллы, бедные оглянулись: богачи все еще стояли в воинственных позах или метались по террасе. Лени показала им язык. В густеющих вечерних сумерках еще раз мелькнула перед
