Портрет леди - Генри Джеймс

мощный удар по ее корпусу, и – чтобы сравнение было полным – удар был настолько сильным, что долго давал о себе знать – ее легкое суденышко до сих пор время от времени от этого поскрипывало. Ей не слишком хотелось его видеть – он был единственным человеком, которому, это было для нее очевидно, она причинила зло; она сделала его несчастным и ничего не могла с этим поделать. Несчастье Гудвуда было реальностью. Изабелла рыдала после его ухода, сама не зная почему, но убедила себя, что от его неделикатности. Каспар пришел к ней со своим горем в тот момент, когда она была столь счастлива, – и сделал все возможное, чтобы затенить лучи чистого света. Он не был излишне настойчив – и все же от него исходило какое-то давление. Возможно, это было лишь оправданием ее слез и переживаний, которые длились еще три или четыре дня. Затем впечатление от визита Каспара Гудвуда постепенно потускнело, и в течение первого года семейной жизни молодой человек почти совершенно не занимал ее мысли. Было неприятно думать о человеке, который из-за тебя был несчастен и которому ты не могла ничем помочь. Другое дело, если бы Изабелла могла хоть чуть-чуть сомневаться в его несчастье, как позволяла себе в отношении лорда Уорбартона. Но, к сожалению, Изабелла верила Каспару, а его агрессивность и бескомпромиссность делала ситуацию отталкивающей. Чем он, в отличие от ее английского поклонника, мог уж так быть вознагражден? Не новой же фабрикой по переработке хлопка – в глазах Изабеллы подобные вещи не имели особой цены… А что у него было кроме этого, она не знала. Вот сила духа у него точно была. Он расширял и укреплял свой бизнес, и это, по мнению Изабеллы, была единственно возможная точка приложения его сил; он делал это ради самого бизнеса, а не для того, чтобы забыть о прошлом. Это придавало его облику некую незащищенность и унылость, из-за которых встреча с ним была бы опять чем-то вроде шока – в Гудвуде не было того глянца, который многое смягчает в отношениях светских людей. Более того, абсолютное молчание Гудвуда, тот факт, что Изабелла не получала ни от него, ни о нем никаких вестей, лишь усиливал впечатление полного его одиночества.

Изредка она спрашивала у Лили о нем, но сестра ничего не знала о том, что происходит в Бостоне, – ее жизненные интересы ограничивались пределами Манхэттена. С годами Изабелла все чаще и почти без осуждения стала думать о Каспаре – несколько раз ей даже хотелось написать ему. Она никогда не рассказывала о нем мужу, не упомянув Озмонду и о его визите во Флоренцию. Это было продиктовано вовсе не желанием держать все в секрете от супруга – просто она считала, что не вправе говорить о личных делах Гудвуда. Изабелла считала, что не очень-то красиво выдавать чужую тайну; да и с какой стати Озмонда бы могли интересовать чувства Гудвуда? В конце концов, Изабелла так и не написала Каспару. Ей казалось, что этого ей уж никак не следовало делать, учитывая то, что она нанесла ему обиду. Тем не менее ей хотелось бы каким-то образом быть ближе ему. Конечно, Изабелле никогда не приходило в голову, будто она могла бы выйти за него. Даже когда последствия ее замужества стали ей очевидны, она никогда не думала об этом. Но, почувствовав себя несчастной, Изабелла как бы вошла в его круг. Я уже отмечал, как страстно Изабелла желала ощущать, что ее горести посланы ей не в наказание за ее собственные поступки. Она не опасалась смерти, но все же хотела жить в согласии с миром и привести свои духовные дела в порядок. Время от времени ей казалось, что у нее остался долг перед Каспаром Гудвудом, и этот долг следовало вернуть как раз сейчас, чтобы облегчить ему жизнь. Но, узнав о его приезде в Рим, она испугалась. Ему было бы более неприятно, чем кому-либо другому, узнать, что она несчастна, – в глубине души Изабелла чувствовала, что Каспар отдал бы ради ее счастья все, в то время как другие вряд ли были бы способны на это. Придется и от него скрывать, что ей не по себе. Однако, приехав в Рим, мистер Гудвуд несколько дней не приезжал с визитом – и она успокоилась.

Что касается Генриетты Стэкпол, то она, естественно, не заставила себя ждать – и Изабелла много времени проводила в обществе подруги. Теперь, когда Изабелла стала особенно заботиться о чистоте своей совести, она таким образом стремилась доказать себе, что отнюдь не была поверхностной натурой, – ибо пролетевшие годы скорее обострили, чем свели на нет те странности Генриетты, которые с юмором критиковались людьми не столь заинтересованными, как Изабелла. Теперь они, эти черты, приняли уж совсем героический оттенок. Генриетта осталась такой же резковатой, энергичной и любознательной, как прежде, и почти такой же подтянутой, веселой и откровенной. Ее взгляд не потерял и доли искренности, в одежде ее по-прежнему сохранялась опрятность, а высказывания по-прежнему благоухали сугубо национальным ароматом. И все же нельзя было сказать, что мисс Стэкпол совершенно не изменилась. Изабелла заметила, что подруга стала не такой четкой, как прежде, – будто бы ее мучило какое-то беспокойство. Раньше за ней подобного не замечалось – хотя Генриетта всегда находилась в движении, трудно было найти более осмотрительного человека; на все, что она делала, она могла привести множество причин. Тогда мисс Стэкпол приезжала в Европу, чтобы посмотреть континент, – но сейчас у нее уже не могло быть такого мотива. Впрочем, она и не стала притворяться, будто интерес к пришедшим в упадок цивилизациям имел какое-то отношение к ее нынешней поездке. Это было скорее выражением независимости от Старого Света, чем чувство преклонения перед ним.

– В Европу приезжать совершенно незачем, – сказала Генриетта Изабелле. – Что тут делать? Гораздо лучше оставаться дома. Это более важно.

Следовательно, ее очередное паломничество в Рим не было продиктовано чувством чего-то важного. Она много раз видела этот город, тщательно обследовала его, и нынешний приезд являлся всего лишь знаком того, что теперь она, как любой другой человек, имеет право приезжать сюда просто так. Итак, все было прекрасно, но Генриетта почему-то была беспокойна. Впрочем, на это она имела право. У нее была серьезная причина приехать в Рим – Изабелла сразу догадалась о ней и оценила преданность подруги – посреди зимы пересечь океан, догадавшись о том, что у Изабеллы тяжело на душе! Она и раньше была прозорлива,