Портрет леди - Генри Джеймс
Генриетта без малейшего промедления все поняла и без обиняков заявила – Изабелла изменилась, Изабелла стала выглядеть просто жалкой.
– Да, я жалкая, – согласилась Изабелла, стараясь произнести это как можно бесстрастнее. Ей был ненавистен собственный голос, несмотря на все старания придать ему рассудительности.
– Что он с тобой делает? – спросила Генриетта, нахмурившись так, словно выясняла подробности действий шарлатана от медицины.
– Ничего. Но я ему не гожусь.
– Положим, ему трудно угодить! – воскликнула мисс Стэкпол. – Почему ты его не оставишь?
– Я не могу изменить существующую ситуацию таким образом, – ответила Изабелла.
– Почему, хотелось бы мне знать? Не хочешь признать, что совершила ошибку? Ну и гордячка!
– Не знаю, гордячка я или нет, но я не могу придать огласке свою ошибку. Это недостойно. Я скорее умру.
– Ты не всегда будешь так думать, – заметила Генриетта.
– По-моему, всегда – не знаю, что должно произойти, чтобы я изменила свое мнение. Я вышла за него замуж открыто и по своей воле, хорошо обдумав то, что я делаю. Как же можно это вдруг изменить?
– Почему нет? Ведь ты же изменилась? И сильно. Надеюсь, ты не хочешь упорствовать в том, что любишь его?
Изабелла несколько секунд молчала.
– Нет, я его не люблю. Я рада сказать тебе об этом, потому что уже измучилась держать все в себе. Но довольно. Больше ни слова.
Генриетта от души рассмеялась.
– А ты не слишком ли деликатна?
– Я деликатна по отношению к себе, а не к нему! – ответила Изабелла.
Неудивительно, что Джилберт Озмонд не испытывал удовольствия в присутствии мисс Стэкпол. Его инстинкт подсказал ему, что американка была способна дать Изабелле не слишком приятные для него советы. Когда она приехала в Рим, Озмонд выразил надежду, что журналистка не станет особенно докучать им. Изабелла ответила, что ему совершенно незачем этого опасаться. Она откровенно сказала подруге о неприязни, которую испытывал к ней Озмонд, и добавила, что не сможет приглашать ее на обед, но это не помешает им видеться. Изабелла спокойно принимала мисс Стэкпол в своей гостиной и постоянно брала ее кататься в карете вместе с Пэнси. Девушка, наклонившись немного вперед на противоположном сиденье экипажа, просто поедала глазами знаменитую журналистку. Генриетта пожаловалась подруге, что мисс Озмонд ее стесняет: у нее такой вид, будто она хочет запомнить каждое слово.
– Я не хочу, чтобы меня запоминали таким образом, – сказала мисс Стэкпол. – Я считаю, что мои высказывания, как и утренние газеты, относятся только к настоящему моменту. Твоя падчерица словно собирает все старые номера, чтобы однажды вытащить их и использовать против меня!
Она не могла заставить себя более снисходительно относиться к Пэнси, чья безынициативность, молчаливость, отсутствие каких-либо требований казались ей неестественными для двадцатилетней девушки и даже безобразными. Изабель вскоре заметила, что Озмонд недоволен: ему было бы приятно немного помучить ее из-за подруги, отказываясь принимать Генриетту и объясняя это отсутствием у той хороших манер. Но безоговорочное согласие жены сбило его с толку. Выражая презрение, невозможно одновременно выказывать людям свое доброе отношение и гордиться этим. Озмонд держался за свою правоту и в то же время не желал отказаться от своих возражений – и примирить эти два желания было невозможно. Ему бы хотелось, чтобы мисс Стэкпол пришла раза два на обед в палаццо Рокканера, а он дал ей понять (несмотря на всю свою внешнюю любезность), как мало удовольствия он от этого визита испытывал. Но поскольку обе дамы оказались такими неуступчивыми, джентльмену оставалось только мечтать, чтобы Генриетта побыстрее сама убралась подобру-поздорову. Удивительно, как ему не нравились все друзья Изабеллы. Озмонд выбрал момент, чтобы обратить внимание жены на это.
– Тебе определенно не везет с друзьями. Мне бы хотелось, чтобы ты завела новые знакомства, – сказал он однажды утром без видимого повода, но таким тоном, словно это была созревшая мысль, которая лишала сие неожиданное замечание его резкости. – Ты будто специально собираешь вокруг себя людей, с которыми у меня нет ничего общего. Твоего кузена я всегда считал самонадеянным ослом. Досадно, что никто не может указать ему на это. Все вокруг должны заботиться о его здоровье. А по мне, так ему просто с этим повезло! Его здоровье дает ему привилегию никого не любить, кроме себя. Если он действительно так сильно болен, есть только один способ доказать это – но он не торопится. А этот Уорбартон и того хуже. Что за редкостное оскорбительное высокомерие! Он приезжает и смотрит на чью-то дочь, словно это выставленные на продажу апартаменты. Трогает ручки, выглядывает из окон, гладит стены и почти решается снять. Набросайте-ка, пожалуй, договор! Потом он решает, что комнаты тесноваты, ему не нравится жить на третьем этаже, и нужно поискать что-нибудь более подходящее. И уезжает, прожив в квартире целый месяц и не заплатив… Но мисс Стэкпол – твое самое удивительное приобретение. Она кажется мне настоящим монстром – у меня дрожит от нее каждый нерв. Она никогда не казалась мне женщиной. Сказать тебе, кого она мне напоминает? Недавно изобретенное стальное перо – самую гнусную вещь в мире. Мисс Стэкпол говорит так, будто царапает по бумаге этим стальным пером. А думает, двигается, ходит и смотрит точно так же, как говорит. Ты можешь сказать, что я ее не вижу. Да, я ее не вижу, но слышу. Слышу целый день. Ее голос постоянно звучит в моих ушах. Я не могу от него избавиться. Я точно знаю, что она говорит и каким тоном это произносится. А обо мне эта дама говорит совершенно очаровательные вещи… и они доставляют тебе удовольствие. Мне невыносимо думать о том, что она вообще осмеливается говорить обо мне. Я чувствую себя при этом так, словно узнал, что в моих шляпах гулял лакей!!!
Изабелла поспешно заверила Озмонда, что Генриетта говорила о нем гораздо меньше, чем он подозревал. У нее вообще было множество
