В раю - Пауль Хейзе
С точки зрения строгой морали я бы не должен был ограничиться этим. Но что делать: моя кожа от сношений с царем пустыни несколько огрубела и вышесказанные угрызения совести вскоре прекратились. Девушка не была особенно хороша собой, но, при ежедневной с ней встрече, своею свежестью, свободным обращением, веселым смехом, прекрасными зубами… вам известно, что существуют такие субъекты, в которых есть что-то особенно опасное для нашего слабого пола. Тем не менее, несмотря на все это, она у меня совершенно вышла из памяти, пока я не увидел ее опять, сегодня, в лице ее дочери — pardon, я хотел сказать — нашей дочери.
— Вы отыскали эту девушку? И как приняло вас бедное дитя?
— Как нельзя хуже; хуже, чем когда-либо вновь найденное дитя принимало своего отца. Вы понимаете, милостивейшая государыня, что это было мне нелегко. Становишься удивительно жалок, являясь отцом, просящим при первом же знакомстве со своею, уже взрослою, дочерью прощения за то, что сначала создал ее на свет, а потом совершенно забыл. Но есть жесткие орехи, которые тем не менее приходится грызть, чтобы предупредить угрызения совести. Я принял отцовский, почтительно скромный вид и вошел в комнату девушки. Когда я узнал в ней ее покойную мать, на которую она походила как две капли воды, тогда, могу вас уверить, во мне заговорил и голос природы. Но лишь только я с должною деликатностью представился как человек, имеющий священные, хотя — к сожалению — несколько устарелые права на ее любовь, как эта странная девушка, точно маленькая фурия, вскочила и скрылась в соседнюю комнату. Спрашиваю вас самих, милостивая государыня, разве отец, желающий загладить свою ошибку, такое чудовище, что от него следует бежать без оглядки? Такое обращение поразило меня точно громом; но, очнувшись, я сделал все возможное, чтобы войти через запертую на замок дверь в переговоры с госпожой — моей дочерью. Я называл ее самыми нежными именами, обещал золотые горы, если она только позволит мне спокойно и рассудительно переговорить с ней. Может быть, я до чего-нибудь и добился бы — голос природы должен был, наконец, проснуться и в ее молодой груди; но, как назло, неожиданно вошел в комнату старик — мой незаконный тесть, которого прежде не было дома. Вместо того чтобы помочь мне мудростью деда, этот седовласый муж — представьте себе — разгорячился и стал невежлив, как школьник; наговорил мне в лицо самых невероятных вещей и, так как я от удивления, смешанного с некоторой долей уважения, все еще не знал, что отвечать, он взял меня, sans facon,[100] за руку и — вывел за дверь, которую с невероятной силой за мною захлопнул.
Барон говорил все время вполголоса, но с такою горячностью, что почти задыхался. Он бросился к окну, жадно вдохнул в себя несколько раз свежий зимний воздух и, опустив руки в карманы своего коротенького пиджака, вернулся к Юлии.
— Вы должны допустить, что подобный грубый прием может как нельзя более способствовать тому, чтобы заглушить голос природы. Этот старик — но нет! Он прав; я бы на его месте церемонился еще менее. Если бы мой зять, после двадцати лет молчания, вздумал вспомнить свое pater peccavi,[101] я сбросил бы его с лестницы, а может быть, еще и того хуже. Но вы, конечно, найдете весьма естественным, что эта встреча скверно подействовала на мои старые кости.
Он бросился на стул, отчаянно вздохнул и немилосердно начал теребить свои волосы.
— Какой помощи, какого совета ждете вы от меня, барон? — спросила спустя некоторое время Юлия. — Мне кажется, что вам не остается ничего другого, как написать господину Шёпфу и вашей дочери и изложить им письменно все то, о чем они оба, под впечатлением сильного раздражения, не желали слышать.
— Pardon, милая барышня, этим делу не поможешь. Оба они поступят с самим письмом не лучше, чем с его автором. Тем не менее вы должны понять, что я не могу покончить таким образом дело. Я хочу загладить, насколько это возможно, старую вину. Воспылать теперь, в мои годы и при моих обстоятельствах, желанием — пользоваться радостями отца, принять девушку в свое холостое хозяйство и ввести в общество, как молодую баронессу — мне, у которого и без того немало хлопот с одною взрослою дочерью, — было бы чрезвычайно странно, не говоря уже о том, что едва ли даже и удастся когда-либо укротить эту молодую львицу. С другой стороны — папа Шёпф уже не тот, что был прежде, да притом он далеко не Крез. Если девушка останется у него, кто знает, не попадет ли и она в такие же дурные руки, как и ее бедная мать, а в случае, если она и останется добродетельною — вы знаете, милостивая государыня, в наш век добродетель в качестве единственного приданого не очень-то ценится. Поэтому, признает ли меня моя дочь или нет, я тем не менее хочу обеспечить ее будущность и сделать известным, что у девицы Шёпф есть некоторое состояние. Видите ли, убедить старика Шёпфа согласиться в интересах его внучки на эту сделку — может только такая
