Портрет леди - Генри Джеймс
– Да, пожалуй. Я хочу, чтобы вы задумались – хорошо ли, что вы едете в Рим.
– Я ждал от вас этих слов! – воскликнул мистер Гудвуд.
– Значит, вы задумывались над этим?
– Конечно. И очень много думал. Именно для этого я сделал остановку на два месяца в Париже.
– Боюсь, вы выбрали самое удобное для себя решение – поехать стоит, поскольку Рим сильно влечет вас.
– Стоит? – переспросил мистер Гудвуд. – И вы знаете, почему?
– Потому что вам так хочется. А как на это посмотрит миссис Озмонд?
– О, моя поездка в Рим нисколько ее не взволнует. Тут я не льщу себе надеждой.
– Добро бы просто взволновало – не причинило бы ей вреда, вот в чем вопрос!
– Не понимаю, какое это вообще имеет к ней отношение. Я для миссис Озмонд никто. Но если хотите знать, я с радостью встретился бы с ней.
– Именно поэтому вы и едете.
– Конечно. Разве можно найти более вескую причину?
– Чем это вам поможет? Вот что мне хотелось бы знать, – сказала мисс Стэкпол.
– Как раз этого я и не могу вам сказать. Вот о чем я так много думал в Париже.
– Поездка вызовет у вас только раздражение.
– Почему вы так говорите? – несколько резко спросил Каспар. – Откуда вы знаете, чем я могу быть раздражен?
– Ну, – Генриетта немного поколебалась, – кажется, никто с тех пор не затронул ваших чувств.
– Откуда вам знать про мои чувства? – вскричал мистер Гудвуд и вспыхнул. – Я чувствую, что должен ехать в Рим!
Генриетта молча смотрела на него своими блестящими глазами.
– Ладно, – сказала она наконец. – Я просто хотела высказать вам свое мнение. Это не давало мне покоя. Конечно, вы считаете, что это не мое дело. И, в принципе, вообще никто не должен совать нос в чьи-то дела.
– Это так любезно с вашей стороны. Я очень признателен вам за ваши хлопоты, – поблагодарил Каспар Гудвуд. – Я поеду в Рим и не причиню миссис Озмонд никакого вреда.
– Вреда вы ей не причините, но поможете ли? Вот в чем вопрос.
– Она нуждается в помощи? – медленно проговорил Каспар, пристально глядя на собеседницу.
– Большинство женщин нуждается в помощи, – уклончиво ответила Генриетта. – Если вы едете в Рим, надеюсь, вы будете вести себя как настоящий друг, а не как эгоист.
Она отвернулась от собеседника и пошла вдоль стены, рассматривая картины.
Каспар Гудвуд постоял-постоял и последовал за ней.
– Вы что-то слышали о миссис Озмонд, – произнес он. – Могу я узнать что?
Генриетта никогда в своей жизни не увиливала, и, хотя сейчас для этого представился весьма удобный момент, она после секундного замешательства решила все же не делать исключения.
– Да, я слышала, – ответила она. – Но поскольку я не хочу, чтобы вы ехали в Рим, то ничего вам не скажу.
– Как вам будет угодно. Я все увижу своими глазами, – сказал мистер Гудвуд и довольно непоследовательно добавил: – Вы слышали, что она несчастна?
– Ну, этого вы своими глазами не увидите! – воскликнула Генриетта.
– Надеюсь, нет. А когда вы выезжаете?
– Завтра утренним поездом. А вы?
Мистер Гудвуд задумался. Ему совсем не хотелось отправляться в Рим в компании с мисс Стэкпол. Без сомнения, его отношение к ней отличалось от отношения Джилберта Озмонда, но в данный момент между ними возникла точка соприкосновения, хотя чувство Каспара, в отличие от Озмонда, основывалось на признании добродетелей мисс Стэкпол. Каспар считал Генриетту замечательной и к тому же ничего не имел против пишущей братии. Существование журналистики – как и, разумеется, журналисток – казалось ему частью естественного положения вещей в прогрессивной стране. Хотя Каспар никогда не читал ее статей, он полагал, что они неким образом способствуют социальному прогрессу. Но именно из-за высоты ее положения ему не хотелось, чтобы мисс Стэкпол так много принимала как само собой разумеющееся. Раз уверовав, что Каспар всегда был готов к разговорам по поводу миссис Озмонд, она постоянно вела себя в соответствии с этим – и когда спустя полтора месяца после его приезда в Европу встретилась с ним в Париже, и в других подобных случаях.
Каспар не хотел постоянно слышать о миссис Озмонд – он был совершенно уверен, что вовсе не думал о ней день и ночь. Мистер Гудвуд являлся одним из самых сдержанных или, по крайней мере, рассудительных мужчин в мире, а эта любопытная журналистка постоянно зажигала лампу и светила ею в самые потаенные уголки его души. Ему хотелось, чтобы мисс Стэкпол не так сильно интересовалась его делами, и даже – хотя это может прозвучать довольно грубо – чтобы эта леди оставила его в покое. Но несмотря на это, молодому человеку тотчас же пришли в голову иные мысли – что, несомненно, показывает, насколько его дурное настроение отличалось от дурного настроения Джилберта Озмонда. Мистеру Гудвуду хотелось немедленно ехать в Рим – отправиться туда одному вечерним поездом. Он ненавидел европейские вагоны, тесные, неуютные, где приходилось сидеть, упираясь коленями и носом в незнакомого человека, который к тому же непременно вдруг начинал яростно возражать против того, чтобы открыть окно. Ночью в них было еще хуже, чем днем, – но, по крайней мере, ночью в них можно было хотя бы спать и видеть во сне просторные американские вагоны. Но не мог же Каспар выехать вечерним поездом, когда мисс Стэкпол собиралась выехать завтра утром, – это будет оскорблением для беззащитной женщины. Не мог он также ждать, чтобы она уехала, и только потом пускаться в путь, – ведь его терпение тоже имело свои границы. Генриетта тяготила Гудвуда и угнетала его. Перспектива провести в ее компании целый день в европейском вагоне вызывала в нем сложные чувства. Но когда дама путешествует одна, долг каждого джентльмена – предложить ей свои услуги. Тут не могло быть двух мнений, все было предельно ясно. Мистер Гудвуд обреченно принял весьма торжественный вид и твердо, хотя и не обременяя себя тем, чтобы придать своему тону оттенок любезности, произнес:
– Конечно, раз вы намереваетесь ехать завтра, поедем завтра. Буду рад сопровождать вас.
– Прекрасно, мистер Гудвуд, я и не сомневалась! – удовлетворенно ответила Генриетта.
Глава 45
У меня уже был случай сказать, что Изабелла знала о недовольстве мужа затянувшимся визитом Ральфа в Рим. Мысль об этом снова пришла ей в голову, когда она отправилась в отель к кузену на следующий день после того, как посоветовала лорду Уорбартону открыто предъявить доказательство своей искренности. В этот момент, впрочем, как и в любой другой, Изабелла достаточно ясно понимала источник
