Портрет леди - Генри Джеймс
– О, это очень мило… очень любезно! – сказала она. – Это как раз и называется настоящей дружбой?
– Не знаю, что называется дружбой, но я решила, что мне надо приехать.
– Эта Изабелла очень счастливая… просто везучая, – продолжила графиня. – У нее есть не только вы. А я – я так же несчастна, как Изабелла. У меня такой же ужасный муж, как Озмонд, и совсем нет ни друзей, ни подруг. Я думала, что они есть, а их нет. Никто не сделал бы для меня то, что вы сделали для Изабеллы.
Генриетту тронули откровения графини. Она несколько секунд молча смотрела на нее, затем сказала:
– Послушайте, графиня, я сделаю для вас все, что хотите. Я подожду и поеду в Рим вместе с вами.
– Это не имеет значения, – ответила та. – Лишь бы вы написали про меня в газете!
Генриетта была вынуждена дать хозяйке понять, что не могла представить в журнал вымышленное описание своей поездки в Рим. В своих статьях она была скрупулезно правдива.
Выйдя от графини, она отправилась на Ланг-Арно, залитую солнцем набережную реки, где стояли в ряд хорошо знакомые туристам гостиницы. Генриетта заранее разработала маршрут по улицам Флоренции (в подобных делах она отличалась быстротой) и потому решительно свернула с маленькой площади перед мостом Святой Троицы. Далее женщина повернула налево к Понте-Веккьо[74] и остановилась перед одним из весьма изящных на вид отелей. Здесь мисс Стэкпол вынула маленькую книжечку, достала из нее визитную карточку и карандаш и после недолгого раздумья записала несколько слов. Если бы мы позволили себе нескромность заглянуть ей через плечо, то прочли бы вопрос: «Могу я встретиться с вами сегодня вечером по очень важному делу?» Генриетта добавила, что завтра отправляется в Рим, подошла к стоявшему на пороге швейцару и спросила, у себя ли мистер Гудвуд. Тот ответил, как обычно отвечают все швейцары во все времена, – что мистер Гудвуд вышел двадцать минут назад. Тогда Генриетта протянула ему карточку и попросила передать ее лично мистеру Гудвуду, когда он вернется. Затем она покинула гостиницу и пошла по набережной к знаменитой галерее Уффици. Войдя туда, мисс Стэкпол поднялась по высокой лестнице, ведущей в верхние залы. За длинным коридором, застекленным с одной стороны и украшенным античными бюстами с другой, открывался зал, в котором было пустынно; яркий зимний свет лился на мраморный пол. В галерее было очень холодно, и потому в середине зимы ее мало посещали. Вы можете сказать, что мисс Стэкпол не проявляла особой любви к живописи, но, как оказалось, у нее все же были свои привязанности и предпочтения. Одним из таких стал небольшой холст Корреджо – Дева Мария, стоящая на коленях перед новорожденным улыбающимся божественным младенцем, лежащим на подстилке из сена, и протягивающая ему руки. Эта сцена производила на Генриетту огромное впечатление – и картина казалась ей лучшей в мире. И хотя сейчас по дороге из Нью-Йорка в Рим женщина остановилась во Флоренции всего на три дня, она сказала себе, что не должна покинуть город, не взглянув еще раз на свое любимое произведение искусства. Она прекрасно – во всем – чувствовала красоту, и это накладывало на нее множество интеллектуальных обязательств. Она уже собиралась войти в зал, когда из него вышел джентльмен – и Генриетта негромко вскрикнула. Перед ней был Каспар Гудвуд.
– Я только что была в вашем отеле, – сообщила она, – и оставила для вас записку.
– Я очень вам признателен, – ответил Каспар Гудвуд так, словно действительно испытывал необыкновенную благодарность.
– Мне не нужны ваши реверансы – я писала вам уже несколько раз и знаю, что вам это не нравится. Но мне нужно с вами кое о чем поговорить.
Каспар несколько секунд смотрел на пряжку, украшавшую ее шляпу.
– Буду очень рад вас послушать.
– Вам неприятно говорить со мной, – заявила Генриетта, – но мне это безразлично. Я разговариваю с вами не ради развлечения. В записке я просила вас о встрече, но сейчас это уже не имеет значения, раз мы с вами здесь беседуем.
– Я как раз собирался уходить, – сказал мистер Гудвуд, – но теперь, конечно, останусь.
Молодой человек был любезен, но особого энтузиазма не проявлял.
Впрочем, Генриетте этого и не требовалось. Она была столь взволнованна, что испытывала благодарность только за одно то, что мистер Гудвуд выслушает. Но сначала она спросила его о том, что ему удалось посмотреть.
– Я посмотрел все, что хотел увидеть. Я здесь уже больше часа.
– Интересно, видели ли вы моего Корреджо, – сказала Генриетта. – Я пришла сюда, только чтобы полюбоваться им.
Женщина медленно пошла по залу, и Каспар последовал за ней.
– Думаю, я его видел, но не знал, что он ваш. Я не запоминаю картины… особенно такие.
Генриетта показала своему спутнику свою любимую картину, и мистер Гудвуд поинтересовался:
– Так вы хотели поговорить со мной о Корреджо?
– Нет, – ответила Генриетта, – кое о чем куда менее гармоничном!
Они стояли в этом блистательном хранилище сокровищ совершенно одни. Лишь вдалеке, у статуи Венеры, был виден одинокий смотритель.
– Мне нужна ваша помощь, – продолжила мисс Стэкпол.
Каспар Гудвуд слегка нахмурился, но совсем не смутился того, что не проявил к предполагаемой беседе должного интереса. С момента нашей последней встречи он заметно повзрослел.
– Значит, речь пойдет о том, что мне не слишком приятно, – довольно громко произнес он.
– Думаю, что нет – иначе я бы выразилась иначе.
– Хорошо, я вас слушаю, – сказал Каспар обреченным тоном человека, четко осознающего, какое одолжение он делает.
– Вы можете сказать, что у меня нет никакого права обращаться к вам за помощью. Но на самом деле такое право у меня есть. Если позволите, я объясню вам, – мягкий, но строгий голос Генриетты, которая вовсе не старалась произвести на собеседника эффект, звучал очень искренне, и Каспар Гудвуд, приготовившись к отпору, все же был тронут. Однако Каспар Гудвуд редко проявлял внешние признаки волнения: он никогда не краснел, не отводил глаз и не выглядел озабоченным. Он лишь весь собирался и становился сосредоточенным. Казалось, при этом у него появлялись дополнительные силы. Поэтому Генриетта продолжила без особого энтузиазма:
– Могу вам сказать – и мне кажется, сейчас подходящий случай, – что если я когда-либо ставила вас в трудное положение (думаю, я вполне на это способна), то делала это, все хорошо продумав. Вне всяких сомнений, я причиняла вам неприятности. Но я делала это ради вас.
Мистер Гудвуд взглянул на нее.
– Вы и сейчас этим
