Том 1. Новеллы; Земля обетованная - Генрих Манн
Несомненно, образ Генриха IV, каким мы его видим в дилогии Манна, во многом не совпадает с действительным обликом исторического Генриха, сначала короля Наварры, а затем Франции, Собиратель французского государства, один из основателей абсолютной монархии, много сделавший для того, чтобы преодолеть социально-экономический кризис в стране, склонный даже к тому, чтобы в этих целях поддерживать буржуазию и укреплять ремесло и крестьянское хозяйство, он был умным и осмотрительным правителем, подавлял крестьянское недовольство и в то же время вел крупную политическую игру со всеми классами общества, но всегда в интересах только своего класса — дворянства.
Однако сознательная идеализация Генриха IV в данном случае находит оправдание не только в том, что Манн писал не трактат по истории, а роман, что давало ему право и на творческий вымысел, в пределах исторической реальности, и на соответствующий его цели отбор материала. Такой подход к герою оправдывается еще и тем, что писатель задумал сосредоточить в нем лучшие стороны гуманистической идеологии Возрождения, мечты великих людей гуманизма о разностороннем, гармонически развитом, духовно и физически прекрасном деятельном человеке, о достойном его свободном и счастливом общественном строе, о равенстве и дружбе стран и народов. Отсюда монументальное величие и духовное богатство главного героя и обширнейший размах дилогии в целом, превратившейся из художественной биографии французского короля в огромную реалистическую эпопею общественной жизни Франции эпохи перехода от феодализма к капитализму, в правдивую в основном летопись исторических событий той поры.
Следует сказать, что, хотя организованная борьба крестьянства и городского плебса против католической церкви и власти феодалов не нашла в романах прямого отражения, но народ постоянно напоминает о себе не как зритель, а как действующее лицо исторической драмы, и сочувствие автора всецело принадлежит тем, с кем внутренними нерасторжимыми узами связан Генрих IV. С другой стороны, понимая и подчеркивая исторически прогрессивную роль протестантского движения, писатель в своем отношении к двум враждующим партиям — дворянам-католикам и дворянам-гугенотам — остается на той позиции, которую занимали многие гуманисты той эпохи, как, например, Рабле и Монтень, — он одинаково не приемлет фанатизма и жестокости тех и других, неизменно подчеркивает своекорыстный характер их действительных интересов, которые они прикрывают религиозными лозунгами и лицемерными речами об истинной вере. Такое отношение к гугенотам и католикам характерно и для народа и для его короля Генриха. «Друг мой, — говорит писатель устами одного из своих героев-гугенотов, — если бы в эту минуту сюда явился Иисус, с которой из двух партий он бы сел за стол? Он бы не мог этого решить, ибо одни жаждут зла, как и другие, и в сердцах не осталось даже искорки любви — ни у нас, ни у них».
Поднимая своего героя над обеими партиями, Манн выковывает обаятельный образ человека гуманного, благородного, жизнерадостного, одинаково отважного в бою и в любви, простого и великого, земного и идеального, человека, который проливает кровь, но только во имя правды, который идет по грязи, но остается чистым, одерживает победы, но сохраняет скромность, терпит поражение, но не бросает оружия. Человека всегда доброго и чуткого к людям, а главное, ощущающего себя внутренне, без принуждения близким народу и обязанным ему служить до последнего вздоха, — одним словом, образ человека, призванного быть вождем масс, и вождя, которому ничто человеческое не чуждо.
Программа Генриха в ее завершенном виде представляет собой одну из тех грандиозных и благородных утопий, на которые была так щедра гуманистическая мысль Возрождения. Она растет вместе с ним, вместе с его верой в себя, в свое историческое предназначение и в конце концов становится всеобъемлющей — от мечты о мирной расцветающей Франции до мечты о вечном мире в Европе, о братском союзе пятнадцати стран, независимо от их государственного устройства и вероисповедания, о свободе наций, о счастье человечества, о торжестве разума. Генрих гуманист, но его гуманизм действенный, основанный на убеждении, что сломить сопротивление врагов мира и свободы можно только силой меча. Он не одинок в своей борьбе, вокруг него друзья, цвет гуманистической молодежи, такие, как поэт и воин Агриппа д’Обинье, главноуправляющий финансами Рони и многие другие, готовые грудью постоять за его дело. Но врагов еще больше, их неисчислимое множество. Они среди гугенотов, которые вчера были его единоверцами, и среди католиков, чью веру он принял во имя счастья и мира своей Франции, своего народа. Общее название его врагам — феодализм, несовместимый с гуманизмом, объявивший ему смертельный бой. Он может принимать тысячи личин — Екатерины Медичи, герцога Гиза, папского легата, испанского посла, матери его детей королевы Марии, — но он един в своей жестокости, в своей вражде ко всему истинно человеческому.
В первой книге дилогии, рассказывающей о духовном формировании Генриха, все призвано поддерживать величие, внутреннюю гармонию и оптимизм героя: стройная композиция, спокойная, простая, эпически плавная, без нервического напряжения речь, обилие света и тепла, создающие настроение бодрости, которое не в силах омрачить даже суровые картины религиозных междоусобиц, кровавых битв и народных бедствий.
Вторая часть — трагическая, причем переломным моментом являются описанные в первом романе события Варфоломеевской ночи, после которой Генрих понял, что гуманизм, составляющий его сущность и его силу, таил в себе и то, что мешало ему как государственному деятелю видеть истинное лицо своих врагов, делало его доверчивым и добрым там, где следовало быть непримиримым и решительным.
С поразительным мастерством и истинно эпической полнотой показывает писатель во втором романе, как все теснее сжимается кольцо врагов вокруг стареющего короля-мечтателя и народного печальника, как по частям рушатся созданные им прекрасные, но не осуществимые для его времени планы обновления мира, как неумолимо приближается катастрофа. В соответствии с исторической правдой показывает Манн, что гибель Генриха от ножа убийцы, направленного иезуитами, — это не только конец жизни одного большого гуманиста, которого звали Генрихом IV, но и конец великой гуманистической эпохи, завещавшей человечеству вместе с бессмертными творениями духа не угасающую ненависть ко всем и всяческим врагам свободы, мира, культуры.
Стремление писателя возможно сильнее выразить трагизм судьбы Генриха, нарастающее в его душе противоречие между волей к действию и сознанием его бесплодности и вытекающее отсюда смятение чувств и мыслей определило те изменения, которые мы наблюдаем в стиле второго романа. Внутренний монолог, занимающий как художественный
