Избранные произведения - Пауль Хейзе
Должно быть, я проспал несколько часов, как вдруг меня разбудили странные звуки. Открыв глаза, я прислушался. Кто-то играл на клавицимбале,[30] причем звук доносился из комнаты, в которую хозяйка запретила мне заходить.
Надеюсь, вы не станете упрекать меня за то, что мне стало любопытно и, подкравшись на цыпочках к двери, я заглянул в замочную скважину. Неужели только вы, господа писатели, имеете право давать волю любопытству в чужих краях? В таком случае нам, простым смертным, пришлось бы вообще сидеть дома. Но какая удача, что я решился на это шпионство! Хриплый мужской голос напевал какие-то куплеты, в которых я мог понять лишь отдельные слова. Старый инструмент стоял у противоположной стены, потому я поначалу видел только спину сидевшего за ним мужчины. Но вдруг он повернулся к лежащим на кровати нотам. Как вы думаете, кто это оказался?
— Неужели сумасшедший Тобиа Серези?
— Нет, гораздо удивительней! Я бы и сам не поверил, если бы не видел все собственными глазами: это был синьор Карло, муж вдовы!
— Невероятно! — сказал я. — Я склонен поверить, что такие видения вызвало вино или же что все было сном.
— Ошибаетесь, — продолжал он. — Слушайте дальше. Конечно, поначалу, я тоже решил, что грежу. Но лицо было точь-в-точь как на фотографии, висевшей над софой госпожи Лукреции.
— А как же уши? — не выдержал я.
— Их я не мог видеть. Волосы, не стриженные уже несколько месяцев, свешивались до самых плеч. Наверное, от изумления я неосторожно толкнул дверь. Потому что он неожиданно обернулся и спросил: «Это вы, синьора Беатриче?» — видимо, так звали хозяйку.
Так как я обнаружил себя, прятаться не имело смысла. Я сказал в замочную скважину, что это — друг, который хотел бы сказать ему несколько слов. Когда я назвал его по имени, то заметил, что он сильно испугался и, казалось, даже хотел отказать мне. Но что ему оставалось делать, раз его убежище было найдено? Он открыл дверь. Я никогда не забуду изумленный взгляд, которым он изучал меня. Наверное, так смотрел Лазарь после воскресения из мертвых. «Дорогой синьор Карло, — сказал я, — что вы придумали? Зачем вы заживо замуровали себя в этой лачуге, в то время как вся Пиза взволнована вашим исчезновением, а ваша бедная вдова не знает покоя ни днем ни ночью, так что она…»
«Что? — вскричал он. — Моя вдова? Разве моя жена не знает, что я жив и здоров?»
Я был рад, что он прервал меня, иначе мне пришлось бы, поступившись истиной, нарисовать портрет безутешной Лукреции. Я поведал ему о событиях в Пизе, умолчав, разумеется, о моих отношениях с любвеобильной особой, и признался, что жил в его доме. Когда же я дошел до склянок с ушами, он в возбуждении прервал меня: «Неслыханно! — и вцепился себе в волосы, так что у меня появилась наконец возможность убедиться, что оба уха у него на месте. — Как же я был позорно обманут! Какую дурацкую роль меня заставили играть, и теперь надо мною будут потешаться до самой смерти!» Он еще долго кричал и топал ногами, но, остыв, присел на кровать и рассказал мне начало этой трагикомичной истории.
Он посчитал меня своим другом и не пытался ничего скрывать или приукрашивать. Он познакомился с Лукрецией в театре и влюбился в ее красоту с той же силой, с какой возненавидел ее пение. Она безнадежно фальшивила, так что ее выступления были пыткой для слуха, но отрадой для глаз. Он даже признался, что абсолютно убежден в том, что несчастный Тобиа Серези потерял рассудок после того, как ему пришлось целую зиму петь дуэтом с Лукрецией. Карло решил увести ее со сцены, женившись на ней. Но к сожалению, даже семейное счастье и обязанности супруги и матери не смогли заглушить роковой талант. А вдобавок ее любовь ко всяким шумным домашним животным, непрестанные крики детей, — одним словом, его нервы так расшатались, что он не мог больше думать о музыке. Хотя Лукреция делала все, чтобы угодить мужу, но его слух был так воспален, что ему уже казалось, будто она даже чихает фальшиво. В конце концов он поехал отдохнуть в Неаполь, где вскоре вновь смог заняться любимой работой в загородном домике школьного друга, ныне — врача. Более того, он повстречал поэта, который написал либретто для оперы. Ему нужны были спокойные полгода, чтобы сочинить великое произведение, которое сделает его знаменитым. Но тут стали приходить нетерпеливые письма молодой жены. Она так скучала, что готова была бросить на произвол судьбы дом, детей и поехать на поиски драгоценного мужа. «Она была на это способна, — вздохнул Карло, — потому что не представляла себе жизни без меня, а ее ревность была, пожалуй, наименьшим злом в нашей семейной жизни». В этом бедственном положении он обратился за советом к другу, который искренне желал Карло творческого успеха. «Положись на меня! — ответил тот. — Обещаю, что она не будет тебя беспокоить до окончания работы. Но ты не должен ни писать ей, ни видеться с кем-нибудь, кто сможет ей рассказать о тебе. При этом условии я устрою все самым наилучшим для вас образом». Синьор Карло, не задумываясь, согласился на все. Зимой он завершил наброски оперы. Его друг каждый месяц посылал ему деньги и писал, что жена и дети чувствуют себя хорошо и передают ему приветы. Когда же дело дошло до написания полной партитуры, что невозможно было сделать без инструмента, он поселился в Портовенере, куда из Специи перевезли старое фортепьяно. Он живет здесь уже пять месяцев в полном покое. Еще неделя, и будет готов финал последнего акта. Но вот он с ужасом узнает, что друг самым беззастенчивым образом воспользовался его доверчивостью и устроил фарc, который сделает его, Карло, всеобщим посмешищем, причем именно сейчас, когда он уже стоит на пороге славы.
«Возьмите себя в руки, — обратился я к нему, стараясь не рассмеяться. — Ничего страшного не случилось. Об этих бесхозных ушах, которые ваш друг, должно быть, отрезал у какого-то бездыханного господина, не знает почти никто. Ваша скорбящая жена показывала их лишь немногим избранным. А в остальном — достойно похвалы, что счастливый
