Кнут Гамсун - Соки земли
Это несколько развлекло Исаака. Притом же Олина передала от ленсмана, что казна, наконец, согласилась продать Исааку Селланро, и ему надо только пойти в контору к ленсману и заплатить деньги. Это было хорошее известие, оно вывело Исаака из угнетенного состояния. Несмотря на страшную усталость, он наложил в торбу припасов и сейчас же отправился в село. Наверное, в нем тлела маленькая надежда, что он еще успеет застать там Ингер.
Сорвалось, Ингер уехала на восемь лет. На душе у Исаака стало пусто и мрачно, он едва слышал, что говорил ленсман; печально, что случаются такие вещи. Он надеется, что Ингер это послужит хорошим уроком, так что она переменится, исправится и не будет больше убивать своих детей!
Ленсман Гейердаль в прошлом году женился. Жена его не хотела быть матерью и решила не иметь детей, благодарю покорно! У нее их и не было.
– Наконец-то я могу покончить с делом Селланро, – сказал ленсман. – Королевский департамент согласился на продажу приблизительно на предложенных мною условиях.
– Так, – сказал Исаак.
– Это тянулось долго, но я имею удовлетворение, что работа моя не пропала даром. То, что я написал, прошло почти точка в точку. – Точка в точку, – повторил Исаак и кивнул головой. – Вот купчая, тебе остается засвидетельствовать ее на первом тинге.
– Ладно, – сказал Исаак. – А сколько мне придется платить?
– Десять далеров в год. Да, вот тут департамент внес маленькое изменение; десять далеров в год, вместо пяти. Не знаю, как ты к этому отнесешься?
– Лишь бы мне справиться, – сказал Исаак.
– И в течении десяти лет.
Исаак испуганно поглядел на него.
– Да, департамент иначе не соглашается, – сказал ленсман. – Да это, в сущности, вовсе и не цена за такой большой участок, обработанный и обстроенный, как у тебя.
Десять далеров на этот год у Исаака имелись, он получил их за дрова и за козий сыр, который скопила Ингер. Он уплатил и еще немножко осталось.
– Это прямо счастье для тебя, что департамент не проведал о преступлении твоей жены, – сказал ленсман, – а то он, может быть, передал бы участок другому покупщику.
– Так, – сказал Исаак. – Так, стало быть, она в самом деле на восемь лет уехала?
– Да, этого уж не переделаешь, правосудие должно свершиться. Впрочем, приговор ей вынесли мягче мягкого. Теперь тебе остается сделать одно: проведи точные и резкие границы между своим участком и казной. Выруби лес и кустарник по прямой линии по тем вехам, что я расставил и отметил в протоколе. Дрова пойдут в твою пользу. Я приеду немного погодя посмотреть.
Исаак отправился домой.
Глава VIII
Быстро ли идут годы? Да, для того кто состарился.
Исаак не был стар и немощен, для него годы потянулись долго. Он работал на своем участке и предоставлял железной бороде своей расти, как заблагорассудится.
По временам однообразие пустынного уголка нарушалось мимоидущим лопарем или происшествием с каким-либо из домашних животных, потом все шло по– прежнему. Один раз прошла целая толпа мужчин, они сделали привал в Селланро, поели и выпили молока, расспросили Исаака и Олину о тропинке через скалы, сказав, что идут проводить телеграфную линию, а в другой раз приехал вдруг Гейслер – сам Гейслер. Он совершенно свободно пожаловал из села, и было с ним двое людей с горными инструментами, заступами и мотыгами.
Ох, уж этот Гейслер! Он был все такой же, как прежде, нисколько не изменился, поздоровался, поговорил с детьми, вошел в избу, опять вышел, оглядел землю, открыл двери в скотный двор, на сеновал, заглянул и туда.
– Превосходно! – сказал он. – Исаак, у тебя еще сохранились те камешки?
– Камешки? – переспросил Исаак.
– Те мелкие тяжелые камни, с которыми твой мальчуган играл в тот раз, когда я как-то был здесь?
Камни попали в кладовую и лежали каждый вместо гирьки на мышеловке, их сейчас же принесли. Ленсман и двое чужих стали их рассматривать и говорить, постукивали по ним, взвешивали на руке.
– Медная лазурь! – сказали они.
– Можешь ты пойти с нами на скалу и показать, где ты нашел эти камни? – сказал ленсман.
Все отправились в скалы, и хоть до места было недалеко они все-таки проходили по скалам два дня, искали металлоносные жилы, взрывали камни.
Домой вернулись с двумя торбами, битком набитыми каменной мелочью. Исааку удалось тут поговорить с Гейслером о своем положении, о покупке участка, который обошелся в сто далеров вместо пятидесяти.
– Ну, это не играет никакой роли, – легкомысленно бросил Гейслер. – У тебя в скале ценностей, может быть, на тысячи.
– Ну! – сказал Исаак.
– Но ты как можно скорее засвидетельствуй купчую в тинге.
– Так.
– А не то, понимаешь, казна начнет с тобой тяжбу. Исаак понял.
– Но у меня беда с Ингер, – сказал он.
– Да, – отозвался Гейслер и обдумывал что-то непривычно для него. – Пожалуй, можно бы добиться пересмотра дела. Если все как следует выяснится, ей, наверно, немножко сбавят наказание. А то можно подать прошение о помиловании, и тогда мы добьемся того же скорее.
– Ну, вы так полагаете?
– Но просить о помиловании еще нельзя. Надо чтоб прошло некоторое время.
Что это я хотел сказать? Да, ты отвез моей семье мяса и сыра, – сколько я тебе должен?
– Ничего, вы мне и так уж много заплатили раньше.
– Я?
– Вы так много помогли нам.
– Нет, – отрезал Гейслер и выложил несколько далеров. – Возьми! – сказал он.
Вот это человек, он ничего не хотел брать задаром, а денег у него в бумажнике опять было как будто вдоволь, он был здорово набит, бог весть, так ли уж на самом деле хорошо ему жилось?
– Но она пишет, что живется ей хорошо, – продолжал Исаак, думавший только о своем.
– А-а, твоя жена-то?
– Да. А после того, как у нее родилась девочка, у нее, ведь родилась большая и здоровенькая девочка…
– Это превосходно!
– Да, и с тех пор все помогают ей и, говорит, относятся к ней хорошо.
Гейслер сказал:
– Я пошлю теперь эти камешки специалистам и узнаю, что в них находится.
Если в них порядочно меди, ты получишь много денег.
– Так, – промолвил Исаак. – А через сколько времени, вы думаете, можно подать прошение о помиловании?
– Немного погодя. Я напишу тебе. Я скоро опять приеду. Ты что сказал, твоя жена родила после того, как уехала отсюда?
– Да.
– Значит, ее увезли беременной. Этого они не имели права делать.
– Так.
– Это лишний повод к тому, чтоб выпустить ее через некоторое время.
– Вот хорошо-то было бы! – с благодарностью проговорил Исаак.
Исаак не знал, что начальству уже пришлось сочинять много длинных бумаг по поводу беременности его жены. В свое время ее не арестовали по месту ее жительства по двум причинам: за неимением в селе арестного дома и из желания проявить мягкость. Последствия оказались неожиданными. Позже, когда за Ингер приехали, никто не спросил о ее состоянии, и сама она тоже ничего не сказала. Может быть, она промолчала умышленно, чтоб иметь при себе ребенка в предстоящие тяжелые годы: если она будет хорошо вести себя, наверно, ей позволят иногда видеться с ним. А может быть, она просто отупела и равнодушно примирилась с тем, чтобы ее увезли, несмотря на ее положение…
Исаак трудился – корчевал пни и пахал, прорубил в лесу границы между своим участком и казной, дров опять набралось на целый год. Но так как при нем уже не было Ингер, ради которой стоило бы стараться, то он лез из кожи больше по привычке, чем ради удовольствия. Вот он пропустил уже два тинга, не засвидетельствовав купчей, – не лежало у него к этому сердце, – и только нынче осенью, наконец, собрался. С ним было не совсем благополучно.
Терпеливый и упорный – это-то так, но он был терпелив и упорен, потому что такая уж у него образовалась складка. Он снимал шкуры, потому что это надо было сделать, козьи шкуры, телячьи шкуры, вымачивал их в реке, обкладывал корой, выделывал на изготовку обуви. Зимой, уже с первой молотьбы отбирал семена для будущей весны, чтоб это было сделано, лучше когда это уж сделано, он был человек порядка. Но жизнь стала серой и одинокой, о-ох, Господи, опять он остался без жены и все такое.
Что за радость была ему теперь сидеть по воскресеньям в горнице, умытым, в нарядной красной рубахе, когда не для кого стало наряжаться! Воскресенья тянулись дольше всех дней, они осуждали его на праздность и печальные мысли, ему оставалось только бродить по земле и соображать, что еще осталось сделать. Всякий раз он брал с собой мальчуганов и всегда одного нес на руках. Приятно было слушать их болтовню и отвечать на их вопросы.
Старуху Олину он держал, потому что больше было некого. В сущности, иметь Олину было вовсе не так плохо, она чесала шерсть и пряла, вязала чулки и варежки и тоже варила козий сыр; но рука у нее была несчастливая, и работала она без любви, ничто из того, к чему она прикасалась, не принадлежало ей. Вот, например, купил как-то Исаак еще при Ингер очень хорошенькую коробочку у торговца, она стояла на полке, глиняная такая коробочка с собачьей головой на крышке, собственно, должно быть, табакерка; Олина сняла крышку и уронила на пол. Ингер отсадила несколько отводков фуксии в ящик, они стояли под стеклом, Олина сняла стекла и опять наложила их неловко и слишком тесно – на следующий день все отводки погибли. Исааку, верно, нелегко было это видеть, он, может быть, состроил гримасу, а так как и вообще-то вид у него был не особенно кроткий, то, пожалуй, гримаса вышла довольно страшной. Олина была упряма и речиста, она буркнула:
