Кнут Гамсун - Соки земли
Ингер уже не плачет, она сразу прислушивается и соображает:
– Нет, ты не станешь смотреть за детьми.
– Это я-то не стану смотреть за детьми? Да что ты врешь!
– Ну да.
– Если у меня к чему-нибудь лежит сердце, так именно к детям.
– Да, к твоим собственным, – говорит Ингер, – но как ты станешь обращаться с моими? А когда я подумаю, что ты послала мне зайца, чтоб погубить меня, то одно только и могу сказать, что ты большая грешница.
– Кто? Я? – спрашивает Олина. – Это про меня ты говоришь?
– Да, про тебя я говорю, – отвечает Ингер и опять плачет. – Ты поступила со мной, как самая последняя тварь, и я тебе не верю. А кроме того, ты только украдешь у нас всю шерсть, если будешь жить здесь. И все сыры пойдут на твою семью, а не на мою.
– Сама-то ты тварь! – сказала Олина.
Ингер плачет и вытирает глаза, изредка говорит. Олина, разумеется, не хочет навязываться, она может жить у Нильса, своего сына, у которого жила все время. Но когда Ингер посадят в тюрьму, Исааку и невинным малюткам придется плохо, Олина же могла бы пожить здесь и присмотреть за ними. Она изображает это в заманчивых красках, вовсе не так плохо будет. – Ты подумай об этом пока что, – говорит она.
Ингер убита. Она плачет, трясет головой и смотрит в пол. Как лунатик выходит в кладовку, выносит гостье узелок с припасами.
– Да нет, не беспокойся, – говорит Олина.
– Не идти же тебе голодной через перевал, – отвечает Ингер.
Когда Олина уходит, Ингер крадется за дверь, выглядывает, прислушивается.
Нет, от каменоломни ни звука. Она подходит ближе и слышит детей, они играют в камешки. Исаак сидит, зажав лом между колен, и опирается на него, как на посох. Вон он сидит.
Ингер крадется на опушку леса. Она врыла в одном месте крестик, крест повален, а на том месте, где он стоял, дерн приподнят, и земля разрыта. Она садится, сгребает землю руками и утаптывает ее. Потом тоже сидит.
Она пошла из любопытства посмотреть, насколько Олина раскопала могилку, а сидит оттого, что скотина еще не вернулась на ночь домой. Она плачет, мотает головой и смотрит в землю.
Глава VII
А дни идут.
Стоит чудесная погода: солнце и перепадающие дожди, по погоде и всходы.
Новоселы почти покончили с покосом и собрали пропасть сена, не хватает уж места, они складывают сено под выступами гор, в конюшне, складывают под домом, освобождают сарай от всего, что в нем есть, и набивают и его до крыши. Ингер работает с мужем, как непременная помощница, с утра до позднего вечера. Исаак пользуется каждым дождем, чтоб вывести крышу на новом сарае и, в особенности, закончить южную стену, чтобы сложить туда все сено. Дело быстро подвигается, авось все будет закончено! Великая забота и событие – да, оно не забылось, деяние совершено и последствия должны наступить. Хорошее большей частью проходит бесследно, злое же всегда влечет за собой последствия.
Исаак отнесся сначала очень разумно, он только сказал жене: – «Как же ты это сделала?» – На это Ингер ничего не ответила.
Через минуту Исаак опять заговорил:
– Что же ты, задушила его?
– Да, – сказала Ингер.
– Не следовало этого делать.
– Нет, – ответила она.
– И не понимаю я, зачем ты это сделала.
– Она была вылитая я, – ответила Ингер.
– Как это?
– Такой же рот. Исаак долго думал:
– Так, так, – промолвил он.
В тот же день они больше об этом не говорили, и оттого, что дни проходили так же спокойно, как и раньше, а кроме того, столько было сена, которое надо было убирать, да ожидался еще такой необыкновенный урожай, преступление мало по малу отошло в их мыслях на задний план. Но все время оно висело над людьми и над местом. Они не могли рассчитывать на молчание Олины, слишком уж это было ненадежно. Но даже, если б Олина и молчала, заговорили бы другие, обрели бы слова немые свидетели, стены в избе, деревья вокруг маленькой могилки в лесу; Ос-Андерс намекает кое-кому, сама Ингер выдаст себя во сне или на яву. Они приготовились к самому худшему.
А что же мог Исаак сделать, как не принять дело разумно? Он понимал теперь, почему Ингер каждый раз хотела остаться одна во время родов, одна пережить великий страх за нормальное сложение ребенка, одна встретить опасность. Три раза проделывала она это. Исаак качал головой и жалел ее за злую долю, бедняжка Ингер! Он узнал о посылке лопаря с зайцем, и оправдал Ингер. Это привело к великой нежности между Ними, к сумасшедшей любви, они льнули друг к другу в опасности, она была полна к нему грубой ласки, а он безумствовал и никак не мог насытиться ею, он-то, мельничный жернов, чурбан! Она носила лопарские комаги, но лопарского в ней ничего не было, она была не маленькая и сморщенная, как лопарки, а, наоборот, стройная и высокая. Сейчас, в летнюю пору она ходила босая, высоко обнажив икры, и от этих голых икр Исаак не мог оторвать глаз.
Она продолжала все лето распевать стихи из псалмов и учить Елисея молитвам, но стала совсем не по-христиански ненавидеть всех лопарей и без стеснения выпроваживала тех, что проходили мимо их жилья:
– Может, вас подослал кто-нибудь, опять у вас, чего доброго, в мешке сидит заяц, ступайте себе мимо!
– Заяц? Какой такой заяц?
– Ну да, ты не слыхал, какую штуку выкинул Ос-Андерс?
– Нет.
– Да, уж я скажу тебе: он принес сюда зайца, когда я ходила тяжелая.
– Слыханное ли дело! Что ж, тебе вышел от этого какой-нибудь вред?
– Это тебя не касается, ступай себе. Вот возьми пожевать и ступай по– добру, по-здорову!
– Не найдется у тебя кусочка кожи подкинуть мне под комаги?
– Нет. А вот я съезжу тебя жердью, если ты не уйдешь.
А лопарь, он клянчит смиренно, но если ему откажут, он складывает в сердце зло и мстит. Двое лопарей с двумя детьми проходили мимо хутора и послали детей в избу попросить подаяния, те вернулись и сказали, что в избе никого нет. Семья постояла немножко, потолковала по-лопарски, потом мужчина пошел посмотреть. Он долго не возвращался. Жена пошла за ним, потом дети, все забрались в избу и лопотали по-лопарски. Муж сунул голову в клеть, там тоже никого не было. Пробили часы, семья прислушалась, и пораженная замерла на месте.
Ингер должно быть почуяла чужих во дворе, она поспешно сбежала с косогора, и вдруг видит, что это лопари и лопарки, и лопари совсем ей незнакомые, тогда она спросила напрямик:
– Чего вам здесь надо? Разве вы не видели, что в доме никого нет?
– М-да, – говорит лопарь.
– Ступайте прочь!
Семья медленно и неохотно пятится к выходу.
– Мы остановились послушать твои часы, – говорит мужчина, – они так замечательно играют.
– Не найдется ли у тебя ломтика хлеба для нас? – просит жена.
– Откуда вы? – спрашивает Ингер.
– Из-за озера, с той стороны. Мы шли всю ночь.
– А куда идете?
– За перевал.
Ингер идет и отбирает им съестного; когда она выходит, жена выпрашивает лоскуток на шапку, моток шерсти, кусочек сыру, все-то ей нужно! Ингер некогда, Исаак с детьми на сенокосе.
– Ступайте себе, – говорит она. Женщина льстит:
– Мы видели твою скотину на поле, вот это скотина, чисто звезды на небе!
– Замечательная! – подхватывает и муж. – Не будет ли у тебя парочки старых комаг?
Ингер запирает дверь в избу и возвращается работать на косогор. Тогда мужчина крикнул что-то, она притворилась, будто не расслышала и продолжала идти, но она слышала очень хорошо:
– Правда ли, что ты покупаешь зайцев?
Трудно было не понять. Лопарь, может, спрашивал и без всякой задней мысли, кто-нибудь наврал ему, а может, он спрашивал и со зла; но Ингер, во всяком случае, получила предупреждение. Судьба предостерегала ее…
Дни шли. Новоселы были здоровые люди, пусть будет, что будет, они делали свою работу и ждали. Они жили тесно друг с другом, как звери в лесу, спали, ели; так дотянулось до того, что они испробовали новую картошку, и она оказалась крупной и рассыпчатой. Удар – почему же медлит удар? Стоял уже конец августа, скоро подойдет сентябрь, неужели они благополучно проживут и зиму? Они жили все время на чеку, каждый вечер заползали вместе в свою берлогу, радуясь, что день прошел без событий. Так проползло время до октября, когда приехал ленсман с человеком и с портфелем. Закон шагнул через их порог.
Допрос занял довольно много времени, Ингер допрашивали с глазу на глаз, она ничего не отрицала, могилу в лесу разрыли, труп вынули, забрали для вскрытия. И крошечный трупик был обернутый в крестильное платьице Елисея, на голове расшитый бусинками чепчик!
Исаак снова обрел дар речи:
– Да, да, теперь уж нам будет хуже некуда, – сказал он. – Ну, я только говорю свое: тебе не следовало это делать.
– Да, – ответила Ингер.
– Как же это ты сделала? Ингер молчала.
– И как тебе могло прийти в голову!
– Она была такая же, как я. Тогда я свернула ей лицо на сторону.
Исаак покачал головой.
– Она сразу и померла, – продолжала Ингер и зарыдала.