Избранные произведения - Пауль Хейзе
— Николай Иванович! — в ту же минуту доложил дворник. — За ним гонятся враги. Надо его спрятать. — Кучер, горничная, стряпуха и прочие слуги постепенно сбежались, чтобы посоветоваться с хозяйкой об убежище.
— Убирайтесь к черту! Пошли вон! — закричал им полковник и, швырнув шляпу на диван и срывая с себя сюртук, обрушился на жену:
— Ты, сумасшедшая дура, виновата во всех моих несчастьях, с твоей сентиментальной добродетелью! Баба, а не способна даже на то, чтобы склонить на свою сторону влюбленного осла!
— Где он? — с бьющимся сердцем спросила Ольга Алексеевна, не обращая внимания на брань.
Полковник презрительно засмеялся.
— Кто? Твое сокровище? Этот сукин сын? Изменник? Мне жаль тебя, голубушка! Мы его убили, твоего голубка, убили, слава тебе, Господи! По-настоящему убили, по-нашему, по-русски, прямо в грудь. Только об одном жалею: что Господь дал возможность прикончить подлеца другому, а не мне!
Она вскрикнула, лицо ее стало мертвенно бледным.
В этот миг послышались слова команды и грубые голоса у двери дома, на улице. Николай Иванович, на лице которого гнев сменился ужасом, поспешил в тайное укрытие в стене, велел жене сесть перед шкафом и поспешно закрылся, забыв при этом, однако, шляпу на диване.
Ольга Алексеевна быстро подбежала к ней, чтобы убрать, но неожиданно остановилась, задумчиво посмотрела на нее, и взгляд женщины наполнился отвращением и ненавистью. Наконец она оставила шляпу и села туда, куда ей велели. Глаза ее метали молнии.
Между тем жандармский офицер допрашивал на улице дворника — солдаты окружили его, приставили штыки к груди и время от времени помогали допросу ударами ружейных прикладов.
Честный малый изо всех сил делал невинное лицо, поднимал глаза к небу, то и дело крестился, призывая в свидетели своей невиновности все образы Божьей матери — от Киевской до Архангельской.
— Отвечай, сукин сын, или подохнешь! — повторил офицер. И когда дворник еще более стал усердствовать в своей пантомиме, офицер коротко приказал: «Бейте!» Дворник тут же замертво упал на землю. Прислуга, у которой любопытство пересилило страх, стояла во дворе и глазела на происходящее. Но и слуг подвергли допросу. Раздались те же угрозы, в ответ слуги точно так же крестились и божились, и офицер потерял терпение. — Оставьте эту сволочь, мы ничего из них не вытянем. Стерегите их. Если хоть один сдвинется с места, бейте! Остальные за мной! Вперед! Быстрее! Бочонок водки тому, кто разыщет Николая Ивановича!
Теперь одни, спотыкаясь, устремились вверх по лестнице, а другие скатились в погреб или ползали вокруг деревянного сарая, твердо решив достать полковника хоть из-под земли, даже если он спрятался между кирпичом и дранью.
Однако никто не осмелился переступить порог будуара, в котором сидела Ольга Алексеевна.
— Барыня! — шептали они друг другу и удалялись после глубокого поклона. Но на всякий случай доложили офицеру о присутствии дамы.
Офицер салютовал шпагой и по-французски спросил разрешения войти, что было равноценно недвусмысленному обещанию действовать с предельной тактичностью. Первое, что бросилось ему в глаза, была, конечно, шляпа на диване. Однако вместо того, чтобы осведомиться по поводу этой предательской улики, он позволил себе с несколько преувеличенной вежливостью, слащаво пришептывая и совершенно проглатывая «р» по тогдашней парижской моде, попросить о разрешении взять газету. Он сел на диван, начал читать, и через некоторое время так ловко уронил газету, что она прикрыла улику. Затем офицер с поклоном взял со стола первую попавшуюся книгу и проявил такт, не досаждая даме ни единым словом сожаления или извинения. Так прошло целых пятнадцать минут, пока все солдаты не собрались у двери будуара в ожидании приказа.
— Ну что? — спросил офицер.
— Его здесь нет, ваше благородие.
— Хорошо!
И хотя офицер был убежден, что полковник спрятался в комнате, он встал, почтительно поклонился, прошептал корректное и банальное «извините, пожалуйста», сделал знак солдатам и собрался уходить.
Ольга Алексеевна внимательно посмотрела на него, не ответив ни слова.
Но когда офицер хотел повернуться и уйти, она быстро встала, нажала пальцем потайную дверцу, открыла шкаф и, показывая внутрь, произнесла спокойно, буднично и громко, чтобы слышали солдаты:
— Он там!
НАША ШВЕЙЦАРСКАЯ ТОЧКА ЗРЕНИЯ
Речь, произнесенная в цюрихском отделении Нового гельветического общества[95]
© Перевод В. Седельника
Дамы и господа, я с большой неохотой покидаю свое одинокое убежище и предстаю перед общественностью, чтобы в вашем присутствии порассуждать о вещах, на первый взгляд, меня вроде бы не затрагивающих. Они бы меня и впрямь не затрагивали, складывайся все так, как быть должно. Но поскольку этого не произошло, я обязан выполнить свой гражданский долг и в качестве частного лица попытаться внести свой скромный вклад в изменение сложившейся у нас малоутешительной, внушающей серьезные опасения ситуации. Мы не смогли воспрепятствовать вызванному войной конфликту между немецкоязычной и франкоязычной частями Швейцарии. Я не могу спокойно относиться к этому конфликту. Меня не утешают уверения: «В случае войны мы вопреки всему сомкнемся в едином строю». Выраженьице «вопреки всему» — никудышный соединительный союз. Нам что же — призывать на свою голову войну, чтобы лучше осознать свое единство? Это была бы слишком дорогая цена за науку. Мы можем заплатить гораздо меньше, можем освоить эту науку легче и безболезненнее. Я, во всяком случае, не вижу никакой пользы во взаимном отчуждении, скорее наоборот. Или же мы только потому не обращаем внимания на голоса наших говорящих на других языках земляков, что они в меньшинстве? «Если отвлечься от частички Швейцарии — Романдии, которая целиком придерживается французской ориентации…» Мы в Швейцарии не имеем права отвлекаться от кого бы то ни было. Будь меньшинство даже в десять раз меньше, оно все равно не утратило бы для нас своего значения. Кроме того, в Швейцарии нет никаких «частичек». Упрек, будто Романдия «придерживается французской ориентации», не имеет под собой основания. Как и немецкая Швейцария, Романдия придерживается гельветической ориентации, что она уже не раз со всей очевидностью доказала. Ведь она даже отказывается называть себя французской Швейцарией. Я, таким образом, полагаю, что нам следует в обязательном порядке восстанавливать добрые отношения с нашими говорящими по-французски земляками; возникшие недоразумения не могут нас не тревожить.
«Да, но что, собственно, говоря, случилось?» — спросите вы.
А ничего не случилось. Просто мы дали волю своим чувствам. Но если двое дают волю своим чувствам, а
