Портрет леди - Генри Джеймс

возникшее днем при виде необычно интимной беседы мужа с мадам Мерль. Она время от времени вспоминала о нем и не понимала, как она не замечала такого раньше. Кроме того, короткий ее разговор с Озмондом явился потрясающим примером уникальной способности мужа отравлять ей все, на что падал его взгляд. Было очень легко притвориться перед самой собой и пытаться выказывать ему преданность – но сам факт того, что Озмонд чего-то ждал от нее, вызывал у нее негодование – словно у него был дурной глаз, словно его присутствие было губительным для всего вокруг, а его благоволение – несчастьем. В чем заключалась причина? В нем самом или в глубоком чувстве недоверия, которое испытывала к нему Изабелла? Недоверие являлось единственным итогом ее короткой семейной жизни. Между супругами словно образовалась глубокая пропасть, поверх которой они обменивались взглядами, обвинявшими друг друга во лжи и обмане. Это было странное противостояние, которое Изабелле и во сне никогда не снилось, – противостояние, в котором жизненные принципы одного являлись предметом презрения другого. Тут не было ее вины – она не привыкла лгать, только восхищаться и верить. Изабелла делала первые шаги очень самоуверенно, но затем вдруг обнаружила, что бесконечное пространство жизни оказалось темной узкой аллеей с глухой стеной в дальнем конце. Вместо того чтобы привести ее на высоты счастья, с которых открывался распростершийся внизу мир и счастливый человек мог созерцать его с волнением и радостью, оценивать, выбирать и жалеть, эта аллея вела вниз, под землю, в царство ограничений и угнетенности, где голоса других живых существ, более беззаботных и свободных, доносились сверху и служили лишь для усиления осознания собственной непоправимой беды. Именно недоверие к мужу делало мир вокруг Изабеллы таким мрачным. Это чувство было легко назвать, но трудно объяснить – оно казалось столь сложным, что требовалось много времени и болезненных усилий, чтобы придать ему законченный вид. Страдание у Изабеллы было состоянием деятельным и проявлялось не в оцепенении, ощущении леденящего ужаса, шока и отчаяния, а в кипучей работе ума, в отклике на малейшее внешнее воздействие. Она льстила себе, считая, что факт крушения веры скрыла в себе – от всех, кроме Озмонда. О, он все знал, и временами ей казалось, будто муж наслаждался этим. Это ощущение пришло к Изабелле постепенно, и встревожилась она лишь к концу первого года семейной жизни. Затем вокруг начали сгущаться тени – словно Озмонд последовательно, намеренно – или злонамеренно? – тушил одну свечу за другой. Сначала сумерки были слабыми, и Изабелла еще видела в них перспективу. Но они сгущались. Порой тени расступались, но были определенные закоулки, постоянно остававшиеся во мраке. Изабелла была уверена, что эти тени порождались вовсе не воображением – она изо всех сил старалась оставаться спокойной и сдержанной, придерживаться только истины. Тени зарождались от одного лишь присутствия ее мужа. Они не являлись следствием каких-то его преступлений или подлостей – Изабелле было не в чем обвинить Озмонда. Почти ни в чем. Кроме одной вещи, которую нельзя было считать преступлением. Муж не был ни вспыльчивым, ни грубым.

Он просто ее ненавидел. Это единственное, в чем Изабелла обвиняла его, но, к сожалению, это точно не являлось преступлением – в ином случае она смогла бы себя защитить. Озмонд обнаружил, что жена оказалась совсем другой женщиной, не такой, какой он ее себе представлял. Сначала ему казалось, что он сможет ее изменить, и она изо всех сил старалась угодить супругу. Но ведь в конце концов она могла быть только собою и ничего не могла с этим поделать. Теперь уже не имело смысла притворяться, играть роль, поскольку Озмонд прекрасно узнал ее. Она не боялась мужа и даже представить себе не могла, что он мог причинить ей какой-либо вред. Враждебность, с помощью которой Озмонд преследовал Изабеллу, не имела никакого отношения к опасности. Он постарается всегда выглядеть правым, не допустить ни одного промаха. Заглядывая в будущее трезвыми глазами, Изабелла понимала, что в этом муж точно возьмет над ней верх. Она-то как раз сделает много промахов и много раз будет не права. Иногда Изабелла почти жалела Озмонда. Ведь она ввела его в свое время в заблуждение, притворившись, что она меньше, чем была на самом деле. Только ее невероятное очарование заставило джентльмена действовать и в конце концов сделать предложение. Он не изменился с тех пор; не «маскировался» в первый год своих ухаживаний. Но Изабелла видела тогда лишь половину его характера, как Луну, которая частично скрыта тенью Земли. Сейчас же она видела полную луну – видела человека целиком. А ведь она и «притаилась» тогда для того, чтобы предоставить Озмонду поле для деятельности, возможность проявить себя, и, несмотря на это, все равно ошиблась в нем – приняла часть за целое.

О, Изабелла по-прежнему была под его очарованием! И это очарование никуда не исчезло. Она по-прежнему прекрасно знала, что он может, когда хочет, быть неотразим. А Озмонд хотел этого, когда ухаживал за ней, и, поскольку она хотела быть очарованной, для него не представляло труда исполнить это его желание. Не представляло труда потому, что в эти минуты он был искренним – ей не приходилось в этом сомневаться. Он восхищался ею, говорил, почему именно – потому что она была женщиной с самым богатым воображением в мире. Это, несомненно, было правдой – поскольку Изабелла создала себе мир, далекий от реальности. В свое время у нее создалось неверное впечатление о муже. Некоторое сочетание черт тронуло ее, и она дорисовала в мыслях необыкновенный портрет. Озмонд был беден, одинок и при этом наделен душевным благородством – вот что вызвало в ней интерес. Какая-то в нем была неуловимая прелесть – в складе его ума, в его облике, в самой его жизни. В то же время Изабелла чувствовала, что он беспомощен, бездеятелен, и это чувство приняло форму нежности, увенчавшей ее уважение к нему. Озмонд напоминал скептически настроенного путешественника, шагающего вдоль пляжа в ожидании прилива, глядя в сторону моря, но не решаясь пуститься в плавание. И Изабелла решила, что ее назначение именно в этом. Она поможет ему уйти в плавание, стать для него провидением, будет любить его. И Изабелла полюбила Озмонда – большей частью того Озмонда, которого придумала сама себе, но и в какой-то степени такого, каким он оказался на самом деле. Вспоминая те недели, она ощущала нечто вроде материнского чувства – счастье женщины, принесшей жертву. Теперь ей казалось, что, не будь у нее