Бальтасар Грасиан - Критикон
– Как можно стерпеть, чтобы повелитель стольких подданных терпел унижение, чтобы для государя многих стран и земель не нашлось уголка в царстве Славы?
– Здесь нет углов, – отвечали ему, – здесь никого не оттесняют в угол. Да, любезный, пора понять, что здесь не глядят ни на сан, ни на место, только на личные достоинства, не на титулы, но на дела, смотрят, что заслужил, а не что в наследство получил.
– Откуда идете? – кричал досточестный алькайд. – От доблести? От
учености? Тогда входите. От праздности и порока, от утех и развлечений? Не туда направляетесь. Назад, назад, в пещеру Ничто, там ваше место! Не могут стать бессмертными после смерти те, кто при жизни жил как мертвый.
Когда дело до этого доходило, иные владетельные особы локти себе кусали, видя, что их в царство Славы не пускают, зато принимают туда славных вояк, вроде Хулиана Ромеро [784], Вильямайора [785] или капитана Кальдерона [786], чтимого даже врагами.
– Как же так! Герцог, монарх, чтобы остался за дверью, без имени, без славы, без хвалы!
Некие нынешние авторы представили вместо мемориалов толстые тома, настоящие туши без души. Их не только не пустили, но страж еще раскричался:
– Эй, позовите сюда полдюжины носильщиков, этакая туша лишь для их рук ноша! С глаз моих уберите этот хлам несносный, здесь чернила не чистые, но какая-то бурда, все, что ею написано, – ерунда. Восемь страничек Персия [787] и ныне живут и читаются, тогда как от всей «Амазониды» Марса [788] не осталось иного следа, кроме упоминания в бессмертной «Науке» Горациевой. Она-то пребудет вечно!
Тут он показал небольшую книжку.
– Взгляните на нее и прочтите – это «Столица в деревне» португальца Лобу [789]. А вот сочинения Ca де Миранда [790] и шесть листков с наставлением Хуана де Вега его сыну, комментированным и обработанным рукою графа де Порталегре. Вот «Жизнь дона Жуана Второго португальского», написанная доном Агостиньо Мануэлом [791], достойным лучшей судьбы, – у португальцев талант с перцем
Его слова повторяло волшебное эхо, куда более громкое, чем то, что слышится вблизи нашей древней Бильбилы, само имя коей, отнюдь не латинское, говорит о том, что город существовал ранее прихода римлян и все стоит, и стоять будет вечно. Эхо повторяло слова не по пять раз как наше, но по сто тысяч раз, прокатывались они из века в век, из страны в страну, от морозного Стокгольма до. знойного Ормуза [792], и откликалось то эхо не на пошлости, как бывает с обычным эхо, но на героические деяния, мудрые речения и поучительные сентенции. Для всего же, что не было достойно славы, это эхо безмолвствовало.
Тут внимание странников привлекли громкие крики, сопровождаемые громовыми ударами по бессмертным вратам, – не преставление, а сущее представление!
– Кто ты? Чего не стучишься, а ломишься? – спросил суровый страж. – Ты испанец? Португалец? Или сам дьявол?
– Я больше их всех, я удачливый воин.
– Какие у тебя бумаги?
– Клинок шпаги.
И он показал шпагу. Страж осмотрел ее и, не найдя ни пятнышка крови, возвратил со словами:
– Не годится.
– Должно годиться! – сказал удачливый воин, рассвирепев. – Вы, наверно, меня не знаете!
– Именно поэтому – будь ты прославлен, не был бы отставлен.
– Я новоиспеченный генерал.
– Новоиспеченный?
– Ну да, ведь их каждый год меняют повсеместно.
– Удивительно! Как же это на тебе, на свеженьком, не видно крови?
– Э, нынче это вышло из моды. Это когда-то было принято, во времена Александра или арагонских королей, чьи пять брусков в гербе – знак пяти окровавленных пальцев, которыми провел один из них по своему щиту, отирая победоносную длань после выигранной битвы. Это годилось для какого-нибудь смельчака дона Себастьяна или для отчаянного Густава Адольфа. Больше скажу – этим бы королям да таких, как они, генералов, они бы не погибли, самое большее, под ними убили бы коней; ведь немалая разница как воюешь – как господин или как слуга. Довелось мне за короткое время познакомиться более чем с двадцатью генералами – в некоей герилье [793] – так назвал ее тот, кто ее придумал, – и ни разу я не слыхал, чтобы хоть один из них потерял каплю крови. Но довольно спорить, делайте, что положено, – нам, солдатам, попусту тратить слова не к лицу, не лиценциаты, небось. Эй, отворите!
– Нет, этого я не сделаю, – отвечал страж. – Ведь ты пришел не с громким именем, а только с громким шумом.
Услыхав такое, неуемный военачальник принялся дубасить снова, да с таким грохотом, что поднял на ноги всю обитель героев. Прибежали многие узнать, что тут творится, и из первых явился храбрый Македонец.
– Предоставьте его мне, – сказал он, – уж я его на место поставлю и на ум наставлю. Эй, сеньор командир, как это вы хотите, чтобы вас услышали, когда в походах не гремели. Советую прекратить брань и вернуться на поле брани! Там, ради славы, постарайтесь свершить хоть бы с полдюжины подвигов – ведь один может оказаться только удачей. Проведите осаду нескольких крепостей, поглядим, что у вас получится. Поверьте, чтобы войти сюда, мне понадобилось более пятидесяти выигранных сражений, более двухсот покоренных стран и прочих подвигов моих не перечесть, вот за них-то и честь.
– О, наверно, – отвечал воин, – ты – Сид, о котором басни рассказывают. Сам Александр не наговорил бы столько.
– A это он и есть, – сказали воину.
Думали, он опешит, не тут-то было – принялся он, напротив, с дерзкою миной над Александром издеваться.
– Поглядите-ка на него, ишь, наглец, смеет так говорить с воинами из Фландрии, он-то, который сражался в Персии против костяных копьев, в Индии против деревянных, а в Скифии против камней! Попробовал бы, каково ждать залпа баскских мушкетов, атаки итальянских пик, града фламандских бомбард! Черт возьми! Ручаюсь, что ныне бы ему не завоевать и одного Остенде. Ни за что в жизни!
Слыша такое, Македонец сделал то, чего никогда еще не делал, – ретировался. Онемел и Ганнибал – боясь, как бы не припомнили ему Капую, и даже сам Помпеи – не упрекнули бы, что не умел пользоваться победой. Вот и отступила древняя гвардия. Тогда страж Заслуга попросил вмешаться кого-либо из героев нынешних. Вышел вперед один с громким именем и сказал:
– Сеньор воин, будь ваша шпага так же длинна и остра, как ваш язык, войти сюда вам было бы не трудно. Ступайте же назад, пройдите сперва через два храма – Труда и Славы; клянусь, мне для входа сюда пришлось взять осадой более двадцати крепостей, и еще, и еще…
Воин осведомился, кто он, и, услыхав имя, сказал:
– Славно, славно! Теперь знаю, кто вы. И не говорите мне, будто сражались, – нет, вы торговались; крепости не покоряли, но покупали. Уж я-то знаю, сам продавал!
Слыша такие слова, генерал тот опустил глаза и, больше не торгуясь, ушел с ярмарки.
– Вот я с ним потолкую, – сказал другой. – Эй, сеньор грубиян, от Венеры и Бахуса грамоты у вас уже есть, раздобудьте еще от Марса. Что ж до меня, поверьте– – другие с двадцатью тысячами солдат не свершали того, что я предпринял с четырьмя тысячами и с небольшой подмогой исполнил, выйдя с честью из безнадежного положения. И то меня сюда едва впустили.
– Не вы ли Такой-то? – спросил воин. – Тогда, сеньор герой, хвалиться нечем – ведь противник с вами не дрался, у него и войска-то в это время не было. Дивлюсь я не тому, что вы свершили, а тому, что не свершили, дело не довершили, – ведь могли кончить войну и не оставить дела потомкам.
При этих словах генерал, как и прочие, показал спину. Подошел другой, тоже лже-герой, больше действовавший фавором, чем напором, и сказал:
– Эй, сеньор Наглец! Неужто не понимаете, что свершить вознамерились нечто беспримерное – войти сюда без заслуг! Ступайте обратно, вас ждут походы, а я, клянусь, не только отточил в них клыки, но и порастерял все зубы в весьма важных кампаниях. И ежели некоторые проиграл, зато другие выиграл с изрядной славой.
– Э, сударь, – возразил воин, – скажите спасибо, что была у вас дельная правая рука, да не одна, – иных, правда, помощники губили, вам же они весьма помогали. Пока они были живы, вы побеждали, а как их не стало, ваши изъяны видны стали.
Тут уж потерял терпение один из подлинно отважных, доблестный полководец, что нагонял страх на врага пуще, чем остальные нынешние вместе взятые; оглядев шпагу удачливого воина, он посоветовал ему отказаться и от этого предприятия, как уже отказывался ранее от многих других, отступиться честно и в полном порядке, после того как не раз отступал бесчестно и в беспорядке. Домогаться бессмертной славы нечего тому, кто столь многим помогал ее лишиться.
– Потише, потише! – отвечал удачливый воин. – Да разве богу и всему миру неизвестно, что все ваши походы была сплошная дерзость, без уменья и разуменья? И боялись-то враги вас как сорвиголову, а не как разумного военачальника. А вообще вам просто везло!
