Бальтасар Грасиан - Критикон
Что касается славы Грасиана в наше время, то – помимо огромного и все возрастающего множества посвященных ему исследований, отчасти в связи с повышенным интересом к культуре барокко – тридцать одно издание «Оракула» до 70-х годов в XX в. за пределами Испании (из них пятнадцать по-английски, семь по-немецки), как и новый немецкий перевод его большого романа [803], свидетельствуют, что через три столетия критическая по преимуществу и остроумная мысль автора «Критикона» (и первого теоретика остроумия) еще доходит в своей остроте до современного читателя.
I. Жизнь и личность
Основные вехи жизненного и творческого пути
Бальтасар Грасиан-и-Моралес родился в арагонском селении Бельмонте около Калатаюда (древней Бильбилы, родины любимого его поэта Марциала) в почтенной, хотя и незнатной, семье лекаря и крещен 8 января 1601 г. – с большим правом, чем впоследствии (в шутку) Г. Гейне, Грасиан мог бы назвать себя «первым человеком своего века». Три брата и сестра Бальтасара приняли монашество – что так обычно для тогдашней Испании, – и будущего писателя, которого воспитывал дядя, капеллан в Толедо, еще с детства предназначили к духовной карьере.
После начального образования в толедской коллегии (иезуитской «школе разума»), затем, до 1611 г., в сарагосской коллегии, где мальчик уже выделялся своими способностями, он становится в Таррагоне послушником (1619) иезуитского ордена – с завещанным самим Игнатием Лойолой режимом строгой бедности: вплоть до разрешения просить подаяние. Он изучает философию в родном Калатаюде (1619 – 1623) и теологию в Сарагосе (с 1623 г.). К этим годам относятся его литературные дебюты в столь характерном для раннего Грасиана панегирико-дидактическом жанре – два некролога (1620 и 1624 гг.) братьям по ордену. Он заметно продвигается по иерархической лестнице, его назначают помощником ректора сарагосской коллегии, затем – преподавателем латинской грамматики в Калатаюде (1627 – 1630); в каталонской Лериде он ведет курс «моральной теологии» (1631 – 1633), а в коллегии Гандии (Валенсия), иезуитской сопернице Сорбонны, курс философии (1633 – 1636). Но, видимо, уже в эти молодые годы Грасиан почему-то не внушает руководству ордена полного доверия – и не только из-за «тяжелого характера», о чем часто упоминается в обязательных для членов ордена периодических личных характеристиках. Срок послушничества и положенная по уставу тщательная проверка «чистоты крови» для Грасиана особенно затягиваются (отчасти, вероятно, из-за областнических страстей, недоверия валенсийцев к арагонцу). Лишь в 1635 г. (спустя целых 16 лет!) совершается, наконец, торжество «принятия четырех обетов» (бедности, целомудрия, смирения и абсолютного послушания), из которых для Грасиана, по всему складу характера, наиболее трудными, надо полагать, были не первые два, не телесные. Грасиану в этом году исполнилось 35 лет – по Данте «средина жизненного пути», переход к зрелости, что на языке автора «Критикона» называется «кризис».
Новый период, начало литературного творчества, открывается в следующем 1636 г., когда Грасиан переезжает в Уэску, на должность проповедника и исповедника местной иезуитской коллегии. После клерикального захолустья родного Калатаюда (на 3000 населения 9 монастырей мужских и 3 женских) переезд в Уэску, один из культурных центров Арагона, сам по себе немало значил. В ректоре коллегии (Франсиско Франко) он обрел влиятельного покровителя по службе, а вне ее – и это главное – достойного ценителя своих талантов в лице просвещенного вельможи Винсенсио Ластаносы, впоследствии неоднократно прославленного Грасианом как образец «личности». Владелец пышной усадьбы со знаменитыми у современников садом, зверинцем, богатой библиотекой, Ластаноса, коллекционер, автор сочинения по нумизматике, сам был не чужд литературного творчества. В его доме собиралось светски образованное общество Уэски – перед Грасианом впервые открылся мир более широких культурных интересов, чем те, что царили в иезуитских коллегиях его молодости.
Через год в родном Калатаюде выходит первое значительное произведение Грасиана, моральный трактат «Герой» (в начале 1637 г. – издание, до нас не дошедшее) – иждивением Ластаносы, как и все последующие книги до «Критикона», – сочинение, хорошо встреченное в Испании (три прижизненных переиздания – 1639, 1640, 1646) и в Европе (французский перевод 1645, английский 1652), где «Герой» вызвал подражания («Французский Герой» 1645 г. и «Португальский Герой» 1670 г.). Когда через три года Грасиан впервые посетит Мадрид, он в королевской библиотеке найдет свою книгу и не без удовлетворения убедится, что ее знают и читают. Характерное явление культуры барокко испанского и всеевропейского, «Герой» обращен к читателю особенному, «единственному» (singular), к «гиганту», творцу «великих дел», которому автор намерен дать образец и вместе с тем «зеркало», ибо герой «сам творит себя» (до своих творений и в самих творениях), служа образцом и для других. В торжественном, испански «важном» стиле трактуются в двадцати главах одно за другим двадцать главных качеств, или «первенств» (primores) «героя»: скрытность, самообладание, проницательность, великая воля («королевское сердце»), возвышенный вкус, строгий отбор (наилучшего!), новаторство и т. д. – Во всех отношениях «Герой» – превосходное введение к барочной этике Грасиана, к ее существу, «героическая» апология личности.
Издан «Герой» самовольно – вопреки запрету для членов ордена печатать что-либо без предварительного одобрения начальства, вопреки завету самого Лойолы. Формально соблюдая обет скромности, Грасиан пожертвовал авторским тщеславием и приписал свое сочинение двоюродному брату, а потому-то и однофамильцу Лоренсо Грасиану, – уловка, никого не вводившая в заблуждение (что, вероятно, входило и в намерения самого автора). Не на высоте оказался падре Бальтасар вскоре и как исповедник – в деле некоего отца Тонды, недостаточно благочестивого, которому, злоупотребляя привилегиями прежней папской буллы (уже отмененной!) и, возможно, не без влияния новых светских связей, он своевольно отпустил грехи; к тому же Грасиан взял на воспитание незаконнорожденного ребенка своего приятеля. Целых три греха: ни личного смирения, ни пастырской строгости, ни даже простой благопристойности! А главное, не помогают и внушения вышестоящих, он уже готовит второе сочинение, «Политик», которое выходит в Сарагосе в 1640 г. (второе издание в 1646 г.): также без одобрения ордена и под тем же «остроумно» двусмысленным псевдонимом.
Задуманный как продолжение «Героя», конкретная иллюстрация идеала в сфере государственно практической, «Политик» не идет в сравнение с «Героем». Политическая мысль Грасиана, законченного моралиста, – наиболее слабое звено его концепции человеческой жизни. Написанный в форме торжественно назидательного панегирика Фердинанду Арагонскому (в чем отчасти сказывается нередкий у Грасиана областнический арагонский патриотизм), «Политику Фердинанду Католику» (полное название сочинения), завершителю объединения Испании, трактат исходит из само собой разумеющейся всемирно исторической роли Испании, католической («вселенской») сверхдержавы, из божественной ее миссии, налагающей на королей австрийского дома, наследников Римской империи, спасительный для всего человечества, поистине единственный в своем роде (singular) героический долг. Чем хуже были испанские дела – а к концу Тридцатилетней войны они были уже из рук вон плохи, – тем напыщеннее звучало явно опровергаемое историей, роковое для самой Испании, упрямое мессианистское истолкование ее миссии [804]. Пафос Грасиана, апология независимого от среды и внешней судьбы личного призвания, выступал всего искусственнее, «идеалистичнее», в применении к сфере политической, где личность всего более обусловлена. Под стать ходячим, по сути, идеям «Политика» – и композиция книги и антропоморфно «остроумная» аргументация: пять частей трактата, пять «детерминант» политического героя – в соответствии с пятью членами человеческого тела. И однако, не возвышаясь над уровнем господствующих представлений, как и над школьной, в XVII в. уже старомодной, логикой – а точнее, именно благодаря этому, – «Политик» оценивался многими образованными читателями, в том числе и из кружка Ластаносы, как лучшее произведение Грасиана – даже позже, после издания «Оракула» и «Критикона». И, как бы предчувствуя равнодушие потомства к политическому его трактату, сам Грасиан ставил своего «Политика» рядом с «Государем» Макиавелли и «Республикой» Ж. Бодена, не без задора заявляя, что «Политику» недостает лишь одного – автора с авторитетом [805]: нередкое материнское пристрастие писателя к наименее удачному своему чаду.
Но в «Политике», впрочем, уже чувствуется и критическое жало – совмещение начала панегирического с сатирическим, хвалы и хулы, характерное и для стиля будущего автора «Критикона» и для духа его этики. «Это скорее критика многих королей, нежели панегирик одному», – замечает сам автор. Грасиан в этом учился у Тацита – его прославлению суровых нравов германцев в укор упадочно изнеженному Риму (памятуя о «Политике» Б. Грасиана, писатель Анхель Ферреро в наше время заявил по адресу франкистской Испании: «Политическая биография – это единственное прибежище для автора на нашей «тацитовской» родине» [806]). Выразительно и то, кому посвящен «Политик», – герцогу де Ночера (исполненный надежд «Герой» был посвящен правящему королю Филиппу IV – быть может, не без тайной надежды), новому покровителю и другу, личности весьма замечательной, воплощению – на сей раз еще живому – грасиановского идеала политического «героя».
