Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т.13. Мечта. Человек-зверь
— Хочешь в Круа-де-Мофра?.. Ничего не имеешь против? Это ведь совсем рядом, и там мы будем у себя.
Исподлобья поглядев на Флору, Жак с дрожью в голосе ответил:
— Куда угодно, но только скорее!
Прочтя в его взоре омерзение и ужас, девушка побледнела как смерть. Итак, она погубила столько незнакомых и ни в чем не повинных людей, но ни его, ни ее умертвить не сумела: Северина не получила даже царапины, Жак, конечно, тоже выживет. Чего ж она добилась? Только еще больше сблизила их, теперь они вовсе останутся вдвоем в этом укромном местечке! И Флора мысленно рисовала себе картину жизни любовников: Жак поправляется, выздоравливает, Северина самоотверженно ухаживает за ним, он в благодарность все время ласкает ее, и они — вдали от людей, без помех — наслаждаются медовым месяцем, дарованным им катастрофой. По спине у нее пробежал мороз, она кинула взгляд на мертвецов — выходит, она напрасно погубила всех этих людей.
В этот миг девушка краем глаза заметила Мизара и Кабюша; тех допрашивали какие-то хорошо одетые люди, как видно, судейские. И в самом деле, начальник канцелярии префекта и окружной прокурор пытались понять, каким образом телега каменолома застряла на полотне в самое неподходящее время. Мизар божился, что никуда не уходил со своего поста, но толком объяснить, что произошло, он не мог: он и вправду ничего не видел и уверял, будто лишь на минуту отвернулся к сигнальным аппаратам. Что касается Кабюша, то он был до глубины души потрясен случившимся и что-то бессвязно твердил, пытаясь объяснить, почему оставил лошадей без присмотра: он, мол, захотел проститься с покойницей, а лошади каким-то образом ушли, — должно быть, девушка не справилась с ними. Он сбивался, опять начинал говорить, но из его путаного рассказа ничего нельзя было уяснить.
Неукротимое стремление к свободе внезапно овладело Флорой, и кровь быстрее заструилась в ее жилах. Ей захотелось свободно располагать собою, без помех все обдумать и принять решение: ведь она всегда жила своим умом, всегда сама решала, как поступить. Зачем дожидаться, пока ее начнут донимать докучными расспросами, пока, чего доброго, арестуют? Пусть даже ее признают невиновной в преступлении, все равно обвинят в нерадивости и призовут к ответу. Но все же Флора не двигалась с места, что-то властно удерживало девушку, пока здесь оставался Жак.
Северина столько упрашивала Пеке, что он раздобыл где-то носилки и появился в сопровождении какого-то железнодорожного служащего, чтобы с его помощью перенести Жака в дом. Врач убедил Северину приютить у себя также и обер-кондуктора Анри Доверия: у того, видимо, было сотрясение мозга, и он впал в полное оцепенение. Решили, что его отнесут в Круа-де-Мофра вслед за машинистом.
Северина склонилась над Жаком, чтобы расстегнуть его тугой воротник; желая придать ему мужества, она не таясь поцеловала его в глаза.
— Не бойся ничего, мы еще будем счастливы!
Улыбнувшись, он в свою очередь поцеловал ее. И этот поцелуй поразил Флору, точно удар ножом, он навеки разлучил ее с Жаком. Девушке почудилось, будто сердце у нее превратилось в зияющую рану, из которой потоком струится кровь. Когда Жака унесли, Флора кинулась прочь. Пробегая мимо низенького домика путевого сторожа, она заглянула в окно комнаты, где лежала покойница: возле тела Фази все еще теплилась свеча, бледный язычок пламени был едва заметен при дневном освещении. Все это время около нее никого не было, она лежала, все так же склонив голову на плечо, глаза ее были широко раскрыты, губы — искажены гримасой, усопшая будто глядела на то, как умирают раздавленные люди, которых она никогда не знала.
Флора мчалась как ветер, она обогнула поворот на дороге, что вела в Дуанвиль, потом метнулась влево — в густые заросли кустарника. В этом краю ей был знаком каждый уголок, и она не опасалась, что жандармы поймают ее, если даже за нею снарядят погоню. Вот почему она замедлила бег, а потом, не спеша, направилась в свой укромный приют — глубокую расселину над туннелем, девушка любила забираться сюда в те дни, когда у нее было особенно тяжело на душе. Она взглянула на небо и по солнцу определила, что уже полдень. Достигнув своего убежища, Флора улеглась на каменистом ложе, закинула руки под голову и застыла, погрузившись в думы. И лишь тогда ощутила в себе ужасную пустоту, ей почудилось, будто она умирает и все тело ее костенеет. Нет, она не испытывала угрызений совести, разве только в самой глубине ее души смутно шевелились жалость и ужас из-за того, что она бессмысленно погубила столько людей. Флорой владела теперь лишь одна мысль: сомнений не было — Жак видел, как она удерживала лошадей! И по тому, как резко он отвернулся от нее, она поняла, что вызывает в нем такой же испуг и омерзение, какие вызывают чудовища. Ну, что ж! Раз уж ей не удалось уничтожить недругов, придется уничтожить самое себя! Да, ей надо покончить счеты с жизнью, и не откладывая. У нее нет иного выхода, теперь, когда она успокоилась и получила возможность рассуждать, неотвратимость смерти стала для нее очевидной. Лишь усталость, крайнее изнеможение мешали девушке подняться на ноги, поискать какое-нибудь оружие и убить себя. И все же, несмотря на полный упадок сил, в душе Флоры еще трепетала любовь к жизни, жажда радости, робкая надежда на то, что она еще может быть счастливой: ведь те двое станут без помех наслаждаться своей любовью! Отчего бы и ей не дождаться ночи, а потом отправиться к Озилю? Он ее боготворит и сумеет защитить… Мысли Флоры сделались расплывчатыми и неопределенными, и она забылась тяжелым сном без сновидений.
Пробудилась она лишь поздно вечером. Потерянно пошарила вокруг себя, ощутила каменистый утес, на котором лежала, и тут же обо всем вспомнила. И, как удар грома, ее поразила неумолимая, безжалостная мысль: она должна умереть! Слабость и малодушие, заставлявшие ее трусливо цепляться за жизнь, казалось, ушли вместе с усталостью. Нет, нет! Смерть — единственно достойный выход. Разве можно жить, пролив столько крови, жить с растерзанным сердцем, зная, что тебя ненавидит единственный человек, которого ты любила и который достался другой? Теперь, когда к ней возвратились силы, следовало умереть!
Флора поднялась на ноги и выбралась из расселины. Она больше не колебалась, инстинкт подсказывал ей, куда идти. Снова взглянув на небо, девушка поняла по звездам, что было около девяти вечера. Когда она достигла полотна железной дороги, мимо стремительно промчался поезд, и это обрадовало ее: все будет хорошо, очевидно, один путь уже расчищен, а второй еще загроможден, движение по нему пока что не началось. Флора пробиралась теперь вдоль изгороди, окруженная молчанием дикого, пустынного края. Можно было не спешить: курьерский из Парижа пройдет здесь в девять двадцать пять, а до него поездов не будет; и в полной темноте она медленно и спокойно шагала вдоль изгороди, словно вышла на обычную свою прогулку по нехоженым тропинкам. Неподалеку от туннеля перелезла через изгородь и все той же гуляющей походкой двинулась по рельсам навстречу курьерскому поезду. Чтобы незаметно проскользнуть мимо сторожа, ей пришлось пуститься на хитрость — так она всегда поступала, когда ходила к Озилю, туда, к другому концу туннеля. Вступив под каменные своды, она все шла — вперед и вперед. Но теперь было не то, что неделю назад: Флора уже не опасалась, ненароком повернувшись, перепутать направление, в каком ей надо идти. Теперь девушку не пугало безумие, обычно подстерегавшее ее в туннеле, когда все привычные представления, время, пространство пропадали, словно тонули в неистовом оглушительном грохоте, а каменные своды, казалось, готовы были обрушиться. Сейчас ей было не до того! Она не рассуждала, не думала, в ней жила только одна твердая решимость — идти, идти все вперед и вперед, пока она не встретится с поездом, а когда в ночи сверкнет фонарь паровоза — идти прямо на него!
И вдруг Флора поразилась: значит, не прошло и двадцати минут, а она-то думала, что шагает здесь уже много часов подряд. Как все же она далека, эта вожделенная смерть! Девушка на минуту пришла в отчаяние при мысли, что будет все идти да идти, проходить одно лье за другим, а смерти так и не встретит. Ноги у нее подкашивались, неужели ей придется остановиться и лечь на рельсы в ожидании гибели? Нет, это недостойно, она пойдет вперед до конца, она не склонит головы перед смертью — так повелевало ей сердце, сердце девы-воительницы… И когда Флора различила вдали фонарь курьерского поезда, напоминавший крохотную звездочку, одиноко мерцающую на фоне чернильного неба, в ней опять пробудилась неукротимая воля, и она с новой энергией зашагала вперед. Поезд еще не вошел в туннель, под гулкими сводами еще не слышно было грохота, только все ярче и ярче светил выраставший на глазах огонь. Девушка выпрямилась во весь рост и гибкая, статная — шла, слегка покачиваясь на сильных ногах, и, ускорив шаги, точно спешила навстречу подруге, стремясь сократить ей путь. Но вот поезд ворвался в туннель: ужасающий грохот приближался, земля содрогалась, а яркий огонек разросся в исполинский пылающий глаз, будто вылезавший из орбиты мрака. И тогда под влиянием необъяснимого порыва, как бы желая в минуту смерти отрешиться от всего бренного, Флора, не замедляя своего движения вперед, достала из карманов и кинула на полотно носовой платок, ключи, обрывок веревки, два ножа, она даже сбросила с плеч косынку и осталась в расстегнутой и разорванной блузке. Пылающий глаз превратился в костер, в жерло печи, изрыгающей пламя, горячее и влажное дыхание чудовища раздавалось совсем рядом, адский стук колес становился все оглушительнее. А она, точно боясь разминуться с паровозом, все шла и шла — прямо на слепящий факел: так мотылек, будто завороженный, летит на пламя! В последний миг перед ужасным столкновением Флора гордо откинула голову и расправила плечи, словно хотела сжать в своих мощных объятиях огнедышащего исполина и повергнуть его на землю. Она со всего размаха ударилась головой о фонарь, и он тотчас же погас.
