Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т.13. Мечта. Человек-зверь

Эмиль Золя

Мечта

© Перевод М. Ромм

Суровой зимой 1860 года Уаза замерзла, и глубокий снег покрыл равнины Нижней Пикардии; в самый день рождества внезапно подул норд-ост, и Бомон был почти похоронен под снегом. Снег пошел с самого утра, к вечеру еще усилился и не переставая валил всю ночь. В верхнем городе, там, где фасад бокового придела собора черным клином врезается в улицу Золотых дел мастеров, уносимый ветром снег скоплялся в сугробы, стучал во врата св. Агнесы — старинные врата романского, почти готического стиля, обильно украшенные скульптурой и резко выделявшиеся на голом фасаде. К утру здесь накопилось фута на три снега.

Улица еще спала, разленившись после вчерашнего праздника. Пробило шесть часов. В голубых предрассветных сумерках, за пеленой медленно и упорно падающих снежинок, смутно виднелось одно-единственное живое существо: то была девочка лет девяти, приютившаяся под дверными сводами собора, — она провела здесь всю ночь, дрожа от холода и стараясь укрыться как можно лучше. На ней были какие-то лохмотья, голова повязана обрывком фуляра, на босу ногу надеты грубые мужские башмаки. Вероятно, она исходила весь город, прежде чем забиться сюда, и упала здесь, сраженная усталостью. Для нее это был край земли, дальше — никого и ничего, полная заброшенность, смертельный голод, убийственная стужа; задыхаясь от слабости, со сдавленным тоскою сердцем, она уже перестала бороться, и, когда резкий порыв ветра вихрем завивал снег, только смутный инстинкт самосохранения заставлял ее шевелиться, менять место, стараясь поглубже уйти под эти древние каменные своды.

Шли часы за часами. Девочка давно уже сидела, прислонившись к колонне, в простенке между двумя одинаковыми нишами с двустворчатыми дверьми, к колонне, где стояла статуя святой Агнесы, тринадцатилетней мученицы, такой же девочки, как и она сама, с пальмовой ветвью в руке, с ягненком у ног. А на фронтоне, над перекладиной, в наивных горельефах развертывалась вся история маленькой девственницы, Христовой невесты: вот воспитатель приводит ее нагишом в зазорное место после того, как она отвергла его сына, но волосы Агнесы чудесно вырастают и одевают ее; вот она на костре, но пламя, не трогая ее тела, разлетается в стороны и охватывает палачей, едва успевших поджечь хворост; вот чудо, сотворенное мощами святой Агнесы — излечение от проказы дочери императора Констанции, — и чудо, сотворенное образом святой Агнесы: священник, отец Павлин, мучимый плотскими страстями, по совету папы подает образу святой кольцо с изумрудом, а та протянула палец, взяла кольцо и убрала палец обратно, кольцо же можно видеть на нем и посейчас; этот случай исцелил отца Павлина. На верхушке фронтона было изображено, как святая Агнеса возносится наконец на небеса и ее, такую маленькую, такую юную, берет в жены ее нареченный, Иисус, и приникает к ней поцелуем вечного блаженства.

Пронизывающий ветер метался по улице, снег хлестал в лицо, казалось, белые сугробы совсем погребут под собою порог, и девочка, забравшись на подножие колонны, прижалась к статуям святых дев, стоявшим в амбразуре. То были подруги Агнесы, ее постоянные спутницы: три из них помещались по правую сторону — Доротея, которая питалась в тюрьме ниспосланным ей чудесным хлебом, Варвара, жившая в башне, и Женевьева, чья девственность спасла Париж, — и три по левую — Агата с вывернутыми и вырванными грудями, Христина, бросившая в лицо истязавшему ее отцу кусок собственного мяса, и Цецилия, которую полюбил ангел. А над ними еще девы, — три тесных ряда дев подымались вместе с тремя арками сводов, украшая их изгибы торжествующим цветением девственных тел: внизу их мучили, терзали пытками, наверху их приветствовали летучие сонмы херувимов, и они в блаженном экстазе водворялись среди небесных сфер.

Прошло много времени, становилось все светлее, пробило восемь часов, а никто еще не помог девочке. Если бы она не утаптывала снег, он засыпал бы ее до самых плеч. Старинная дверь за ее спиной была вся покрыта снегом и побелела, точно опушенная горностаем, как и скамья у подножия серого фасада, такого голого и гладкого, что ни одна снежинка не задерживалась на нем. Большие статуи дев в амбразуре были особенно пышно одеты снегом и сверкали чистотой от белых ног до белых волос. Группы на фронтоне над ними и маленькие девы под сводами казались особенно выпуклыми, резко очерченные белыми линиями на темном фоне, а на самом верху фронтона, в заключительной сцене небесного брака Агнесы, казалось, архангелы прославляли деву, осыпая ее дождем белых роз. На колонне, сверкая девственной белизной тела, покрытого незапятнанным снегом, с белой пальмовой ветвью в руке, с белым ягненком у ног, среди жестокой неподвижности морозного воздуха стояла дева-ребенок, цепенея в таинственном сиянии торжествующей девственности. А у ног ее другой ребенок, несчастная девочка, тоже вся белая от снега, такая белая и окоченевшая, что казалось, она тоже из камня, — уже не отличалась от больших статуй.

Меж тем на одном из спящих фасадов вдруг хлопнул открывшийся ставень, и девочка подняла голову. Справа от нее, во втором этаже дома, примыкавшего к самому собору, распахнулось окно. Очень красивая темноволосая женщина лет сорока выглянула на улицу, и хотя на дворе стоял мороз, а руки ее были обнажены, она застыла на минуту в окне, увидев шевельнувшегося ребенка. Удивление и жалость омрачили ее спокойное лицо. Потом женщина вздрогнула и захлопнула окошко. Она унесла с собой мелькнувшее видение: повязанная обрывком фуляра белокурая детская головка с глазами цвета фиалки, продолговатое личико, покатые плечи и, особенно, длинная, изящная, как стебель лилии, шейка; но вся она посинела от холода, детские ручки и ножки помертвели, и живым казался только легкий пар дыхания.

Девочка, безотчетно не опуская глаз, все глядела на дом, узкий двухэтажный дом, очень старый, построенный, наверное, в конце пятнадцатого столетия. Он прижался к самому собору и выступал между двумя контрфорсами, как бородавка меж пальцев ноги великана. И укрытый таким образом дом великолепно сохранился: первый этаж каменный, второй деревянный, украшенный между бревен кирпичной облицовкой; конек над фронтоном выдавался на целый метр вперед, в левом углу возвышалась башенка с выступающей лестницей и старинным узким окошком, на котором еще сохранился свинцовый переплет. Но со временем все же потребовался ремонт. Черепичная крыша относилась, вероятно, к эпохе Людовика XIV. Можно было легко различить и другие переделки той же поры: окно, прорубленное в подножии башенки, деревянные планки на рамах взамен металлических переплетов прежних витражей; средняя из трех оконных ниш второго этажа была заложена кирпичами, благодаря чему дом сделался симметричным, как и прочие, более поздние постройки на этой улице. Столь же очевидны были переделки в первом этаже: под лестницей взамен старинной железной двери была поставлена дубовая, а у некогда стрельчатой центральной арки, начинавшейся от самого фундамента, заложены камнем все основание, оба края и верхний свод, так что получилось что-то вроде широкого прямоугольного окна.

Девочка все так же бездумно разглядывала это опрятное и почтенное жилище ремесленника и перечитывала прибитую слева от двери вывеску, на которой старинными черными буквами по желтому полю было написано: «Гюбер, мастер церковных облачений», — как вдруг ее внимание снова привлек стук открывшегося ставня. На сей раз это был ставень квадратного окна в первом этаже; к окну склонилось изможденное лицо мужчины с орлиным носом, бугристым выпуклым лбом и густой шапкой волос, уже поседевших, хотя ему было едва сорок пять лет; он, в свою очередь, забылся на минуту у окна, разглядывая девочку, и его большой выразительный рот сложился в горькую складку. Потом девочка увидела, как он выпрямился за мелкими зеленоватыми стеклами. Он повернулся, поманил кого-то рукой, и в окне появилась его красивая жена. Стоя рядом, плечо к плечу, с глубоко опечаленными лицами, они не шевелились и не спускали с девочки глаз.

Уже четыреста лет род Гюберов жил в этом доме; все они были вышивальщики и передавали свое мастерство от отца к сыну. Дом был построен мастером церковных облачений еще при Людовике XI; при Людовике XIV потомок мастера перестроил его, и нынешний Гюбер жил тут, как и все его предки, вышивая ризы. Когда ему было двадцать лет, он полюбил шестнадцатилетнюю девушку Гюбертину, полюбил так страстно, что, получив отказ от ее матери, вдовы чиновника, похитил девушку и потом женился на ней. Она была на редкость красива, и эта красота заполняла их жизнь, была их счастьем и их горем. Когда через восемь месяцев, уже беременная, Гюбертина пришла проститься с умирающей матерью, та лишила ее наследства и прокляла; Гюбертина родила в тот же вечер, ребенок умер. Казалось, упрямая чиновница не успокоилась даже на кладбище и мстила им из могилы, потому что, несмотря на пламенное желание, у супругов не было больше детей. Двадцать четыре года спустя они все еще оплакивали свою потерю и все больше отчаивались хоть когда-нибудь умилостивить покойницу.