Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т.13. Мечта. Человек-зверь
— Жак, Жак!.. Он дышит, он жив. Ей-богу, жив!.. Я знала, что он тут, я видела, как его отбросило под тендер!
Северина потерянно следовала за нею. Они вдвоем уложили Жака возле изгороди, рядом с Анри Довернем, который ошалело озирался, видимо не понимая, где он находится и что происходит вокруг. Подошедший Пеке стоял возле машиниста, глубоко потрясенный его видом; обе женщины опустились на колени — Флора справа, Северина — слева от Жака — и поддерживали голову пострадавшего, с беспокойством следя за тем, как по его лицу пробегает судорога.
Наконец Жак приоткрыл глаза. Его тусклый взгляд упал на Флору, затем на Северину, однако он, видимо, не узнал их. Они не вызвали в нем никакого интереса. Но когда глаза машиниста остановились на «Лизон», издыхавшей в нескольких шагах от него, в них появилось выражение испуга, затем все возраставшего волнения. Ее — свою «Лизон» — он тотчас признал и тут же все вспомнил: две каменные глыбы на полотне, страшный удар, от которого затрещали кости и в ней, и в нем самом… Он, пожалуй, еще выкарабкается, но ее песенка спета! Нет, нельзя винить «Лизон» за то, что она стала так своенравна, — ведь она утратила былую подвижность после того, как застудилась в снегу, а потом — время идет, и к старости все грузнеют, становятся неповоротливыми. Вот почему он охотно прощает ей все, И Жак с глубокой скорбью наблюдал за предсмертными муками злосчастной «Лизон». Еще несколько минут — и ее не станет. Машина остывала, уголь в топке мало-помалу превращался в золу, хриплое дыхание, еще недавно с шумом вырывавшееся из пробитой груди, теперь напоминало едва слышное всхлипывание плачущего ребенка. Всегда лоснящаяся, «Лизон» лежала на спине, в луже, почерневшей от угля, бока ее были в грязи, перемешанной с пеной, она умирала столь же трагично, как умирает чистокровный скакун, которого смерть сразила прямо посреди улицы. Еще несколько мгновений сквозь разверстые раны можно было видеть, как работают ее внутренние органы: поршни содрогались, будто два одинаковых сердца, пар бежал по золотникам, точно кровь по жилам, шатуны, напоминавшие сведенные судорогой руки, лишь бессильно вздрагивали, словно тщетно цеплялись за жизнь; она медленно испускала дух: пар — источник ее могучей жизненной силы — иссякал, уходил безвозвратно. Смертельно раненная великанша теперь чуть дышала, казалось, она погружается в дремоту, наконец она затихла. «Лизон» была мертва — превратилась в нагромождение железных, стальных и медных обломков; эта исковерканная махина с треснувшим корпусом, с раздробленными конечностями и растерзанными, вывалившимися наружу внутренностями являла собою ужасное и скорбное зрелище, она походила на гигантский труп исполина, целый мир, в котором клокотала жизнь и из которого она была исторгнута с жестокими муками.
Поняв, что «Лизон» больше нет, Жак опять закрыл глаза, он тоже хотел умереть, он был очень слаб, и ему почудилось, что вместе с последним вздохом машины уходит и его жизнь; из-под сомкнутых век выкатывались слезинки и медленно сбегали по щекам. «Нет, это уж слишком!» — пронеслось в голове неподвижно стоявшего Пеке, и комок подступил к его горлу. Мало того, что их преданной подруги не стало, теперь еще и машинист, того и гляди, отправится вслед за нею! Стало быть, пришел конец их дружбе. Пришел конец совместным поездкам, когда «Лизон» мчала их на своей спине целые сотни лье, и они, все трое, так хорошо понимали друг друга, что не нуждались ни в слове, ни в жесте! Бедняжка «Лизон», какая она была сильная и послушная, как красиво серебрилась на солнце! И Пеке, хотя он в тот день не выпил ни капли, разразился бурными и неудержимыми рыданиями, от которых сотрясалось все его мощное тело.
Новый обморок Жака напугал Северину и Флору, привел их в отчаяние. Флора не в силах была стоять сложа руки и опрометью кинулась к дому, принесла оттуда камфарную водку и принялась растирать Жака. Несмотря на жестокую тревогу, обе женщины не могли без ужаса смотреть на бесконечную агонию оставшейся в живых лошади, у которой были отрезаны передние ноги. Она лежала неподалеку и, не умолкая, ржала; ее ржание так походило на исполненный невыразимой боли человеческий стон, что двое раненых пассажиров не вынесли этого и сами завыли, будто издыхающие животные. Этот душераздирающий вопль, это предсмертное ржание разносились далеко вокруг, и кровь леденела в жилах. Пытка становилась нестерпимой; дрожа от жалости и бессильного гнева, люди как безумные молили, чтобы кто-нибудь добил несчастное животное, которое так жестоко страдает; теперь, когда «Лизон» навеки затихла, истошный вопль раздавленной лошади звучал как последний жалобный аккорд катастрофы. Тогда Пеке, все еще захлебываясь от рыданий, схватил с земли сломанный топор и страшным ударом раскроил череп лошади. Над местом бойни воцарилась тишина.
Прошло два часа, и наконец подоспела помощь. Во время столкновения сошедшие с рельсов вагоны свалились на левую сторону полотна, вот почему расчистку второй колеи можно было произвести за несколько часов. Специальный поезд, состоявший из трех вагонов и паровоза особого назначения, доставил из Руана начальника канцелярии префекта, окружного прокурора, нескольких инженеров и врачей, находившихся на службе Компании, — все они были растерянны и возбуждены; начальник станции Барантен, г-н Бесьер, прибыл сюда уже раньше во главе команды рабочих, тут же приступившей к расчистке пути от обломков.
Необыкновенное движение и суета воцарились в этом забытом богом уголке, где обычно господствовало безмолвие пустыни. Оставшиеся невредимыми пассажиры под влиянием пережитой паники испытывали лихорадочную потребность что-то делать: одни, приходя в ужас при мысли, что снова придется сесть в поезд, повсюду разыскивали экипажи; другие, видя, что тут не раздобыть даже тачки, уже подумывали о том, где бы достать провизии и хоть немного отдохнуть; и все требовали, чтобы была налажена телеграфная связь; самые нетерпеливые отправились пешком в Барантен — послать оттуда депеши. Представители власти при участии приехавших инженеров начали следствие, а врачи тем временем торопились перевязать раненых. Многие из пострадавших все еще не приходили в сознание, они буквально плавали в лужах собственной крови. Другие при первом же прикосновении хирургических инструментов начинали едва слышно стонать. Пятнадцать пассажиров было убито, тридцать два — тяжело ранено. Трупы еще предстояло опознать, а пока что их сложили вдоль изгороди, и они смотрели в небо невидящими глазами. Помощник прокурора, совсем еще молодой человек маленького роста, розовощекий и светловолосый, проявляя служебное рвение, суетился возле мертвецов и рылся в их карманах в надежде, что какие-нибудь бумаги, визитные карточки либо письма помогут ему установить личность и адреса погибших. Хотя на целое лье вокруг не было никакого жилья, откуда-то набежало десятка три любопытных — мужчин, женщин и детей; они глазели на чиновника и не только ничем не помогали ему, а скорее мешали. Тучи черной пыли, клубы дыма и пара, окутывавшие место страшной бойни, постепенно рассеялись, и опять во всей красе засияло лучезарное апрельское утро; яркое солнце заливало нежными ласковыми лучами умирающих и мертвых, изуродованную «Лизон» и беспорядочные груды обломков, среди которых возились рабочие, точно муравьи, возрождающие к жизни свой муравейник, разрушенный ногой равнодушного путника.
Жак все еще был без сознания, и Северина упросила проходившего мимо врача осмотреть его.
Внимательно исследовав машиниста, тот не обнаружил никаких видимых повреждений, однако он боялся повреждений внутренних, потому что изо рта Жака тонкими струйками бежала кровь. Ничего более определенного врач сказать не мог, он только посоветовал немедленно унести пострадавшего и уложить его в постель, старательно избегая при этом малейших толчков.
Во время осмотра Жак слегка застонал от боли и приоткрыл глаза; на сей раз он узнал Северину и беспомощно пролепетал:
— Забери, забери меня отсюда!
Флора также склонилась над ним. Повернув голову, Жак узнал и ее. В его глазах появилось выражение какого-то ребяческого испуга, ненависти и отвращения, он отвел взгляд от девушки и потянулся к Северине:
— Забери же меня отсюда, сейчас, немедленно!
И тогда Северина, также обращаясь к нему на «ты», словно они были вдвоем, — Флору она в расчет не принимала! — спросила:
— Хочешь в Круа-де-Мофра?.. Ничего не имеешь против? Это ведь совсем рядом, и там мы будем у себя.
Исподлобья поглядев на Флору, Жак с дрожью в голосе ответил:
— Куда угодно, но только скорее!
Прочтя в его взоре омерзение и ужас, девушка побледнела как смерть. Итак, она погубила столько незнакомых и ни в чем не повинных людей, но ни его, ни ее умертвить не сумела: Северина не получила даже царапины, Жак, конечно, тоже выживет. Чего ж она добилась? Только еще больше сблизила их, теперь они вовсе останутся вдвоем в этом укромном местечке! И Флора мысленно рисовала себе картину жизни любовников: Жак поправляется, выздоравливает, Северина самоотверженно ухаживает за ним, он в благодарность все время ласкает ее, и они — вдали от людей, без помех — наслаждаются медовым месяцем, дарованным им катастрофой. По спине у нее пробежал мороз, она кинула взгляд на мертвецов — выходит, она напрасно погубила всех этих людей.
