Дом в степи - Сакен Жунусов
Люди в толпе, перебивая друг друга, выкрикивали предположения об исходе скачек и пожелания участникам, которых они хотели видеть победителями. Называли Кулай-кока, Казмойына и других коней, но чаще всего звучало имя Кулагера. Все это делалось наугад, никто еще не мог различить коней. Но когда оторвавшаяся ото всех черная точка приблизилась к Кок-узеку, Ахан узнал своего коня. Да, это был он, Кулагер, его бег, его неизменная летучесть. Чем ближе была цель, тем быстрее он несся. Шлейф пыли, тянувшийся за ним змейкой, упал в Кок-узек, и конь скрылся из глаз сери, стоявшего с пылающим от волнения щеками.
Но как только пыль рассеялась, стало видно, что четыре коня спустились рядом в Кок-узек. Люди теперь волновались пуще прежнего. Задние напирали на передних, толкали друг друга плечами, вытягивали головы и чуть было не смяли шеренгу солдат ояза, удерживающих их на месте.
По мере того как выскакивали из-за горизонта группы лошадей, одно облако пыли сливалось с другим. Раскаленное докрасна солнце как-то сразу скрылось, и все померкло, словно затянуло серой пеленой пыли. Запад, догорая, еще тлел алым огнем. Небо пылало закатными лучами, уже не падавшими на землю. Исторгая черный дым, глубокая лощина кипела, словно исполинский казан.
Спустя какое-то время из лощины, словно лисьи уши, возникла четверка скакунов. Толпу снова охватило волнение:
- Ай, а где тот одинокий конь?
- Шел впереди, куда девался.
- Что случилось?
- Споткнулся?
- Упал?
- Отстал?
- Вон он...
- Нет, это не он!
- Беда случилась!..
- Беда!
Когда Ахан увидел четырех скакунов, на спине у него выступил холодный пот, дыхание стеснилось, ему не хватало воздуха.
«Апырай, что же случилось? Может, идет среди этих? Но нет, ни один не похож. Где же мой Кулагер? Где светоч глаз, где крылья мои? Где? Какая тебя подстерегла беда?- пронеслось в его голове.- Апырай, что это сердце так забилось? Рвется вон из груди. Спокойней, Ахан спокойней... Что это? Мир рушится?! Потерпи, Ахан, потерпи. Отчего вдруг потемнело небо? Где - земля а где - небо? О чем шумит народ? Зовут Кулагера!.. крыло мое, ангел мой, Кулагер!..»
Четверо скакунов из последних сил рвались вперед. Они мчались голова к голове, но под балкой финиша один из них проскочил раньше других. С боков его хлопьями летела пена, ноги шли вразброс, так он выбился из сил. Сын Батраша истошно вопил:
- Тортаул, бегайдар-ар!1
Это он первым проскочил на Кулай-коке, голой пяткой колотя коня по легким.
- Бахтияр, Акшабдар!2 - это второй пришла девочка- уйсунка.
Дорога, по которой мчались скакуны, потонула в суете и пыли. Распаренные, охрипшие от крика участники скачек до глубоких сумерек проносились по ней под возгласы своих сородичей. Но никто не крикнул: «Каракай!»- родовой клич, которым обычно встречали Кулагера. Раздались возгласы:
- А где Кулагер?
- Я тоже ставил на Кулай-кока!
- А Кулагер!
Кулагер твой остался кизяк собирать.
Ах-ха-ха!
Да ну... Беда с ним, не иначе...
Ахан ничего не видел и не слышал. Уши его будто заложило, глаза застлала пелена, в голове шумело, он отпустил поводья коня и помчался прямо на закат.
Из-за горы Ереймена выскочила огромная туча и раскрыла свои крылья, как исполинский беркут, готовый подхватить людей вместе с конями. Стало душно. Чувствовалось приближение дождя. Уже совсем стемнело, и на рыхлую землю, затоптанную копытами пятисот лошадей, словно слезы акына, стали падать с неба теплые капли.
Монке скакал впереди всех, и попытался придержать Кулагера у спуска в овраг. Несясь по краю размытой осенними паводками дороги, перепрыгивая через ямы и ухабы, Кулагер заметил справа от себя словно из-под земли выросшего всадника на черном коне. Но, увидев его, Кулагер не испугался. На байге
1,2Родовые кличи.
всадники часто приставали в пути к соревнующимся и, проскакав немного рядом, «взяв знак», отставали.
- Подними поводья, подними!- услышал Монке гнусный крик человека, скакавшего рядом с ним.
Монке не поверил своим глазам: чужак, кажется, протянул руку за поводьями Кулагера! Но Монке его неправильно понял. Рука, протянутая к Кулагеру, оказалась секирой... Она поднялась, блеснула в воздухе и с силой ударила Кулагера по голове возле уха. Кулагер бешено мотнул головой, из глаз его посыпались искры, и он на полном скаку рухнул наземь. Он даже не почувствовал, как с него слетел Монке. За всю свою жизнь конь никогда не спотыкался, ни разу не падал. А теперь ноги его заплелись. Но где Монке? Жив ли бедняга?
Кулагер вскочил и отряхнулся. Он не заметил, как из пасти его вырвалось громкое ржание. Раздирающий душу вопль коня огласил лощину. Поодаль от него с трудом поднимался Монке. У Кулагера дрожало все тело; волоча поводья, он сделал было шаг к мальчику, но снова упал. Сел на задние ноги и опять повалился. В голове гудело, земля под ним вздыбилась и закружилась. В затуманенных глазах мелькнуло синее, как лед Есиля, небо и навалилось на него. А потом небо стало багровым, и все потонуло в крови. Кровь струилась со лба Кулагера, застилала его глаза. Из его горла снова вырвался яростный крик.
Но вот конь услышал дальний топот копыт. Но ни один из скакунов, ни один из всадников ни на миг не задержал своего бега, увидев лежащего Кулагера. Перескакивая через него, они без оглядки мчались дальше.
«Что же это? Как?- пронеслось в голове Кулагера. Когда у воробья падает из гнезда птенец, подмяв под себя крылья, всадник соскакивает с коня, поднимает птенца и кладет обратно в гнездо. Неужели я, Кулагер, хуже воробья? Да это скачут дети, что с них спросишь?.. Жаль только, что они прискачут раньше меня...»
Кулагер попытался снова подняться, но занемевшее тело не подчинилось ему. Он с трудом поднял голову и заржал. В последний раз заржал Кулагер. Голова его упала в густеющую лужу его собственной крови. Теряя последние силы, Кулагер снова, уже как в тумане, пытался что-то вспоминать... А мимо него с топотом пролетали кони.
«Где хозяин?- пронеслось в голове умирающего коня.- Дорогой мой хозяин ждет меня, не дождется... Неужели я не смогу больше скакать? Я только-только набрал полную силу, и шаг мой стал широк, как ни у кого. Ведь как привольно нестись по степи, споря с резвыми скакунами. Молнией проскочить перед толпой, услышав ее восторженный рев, - какая же это радость!
