Адальберт Штифтер - Бабье лето
По опушке леса, образующего северную границу нашей страны, шла долина, когда-то бывшая лесом, а теперь испещренная рассеянными домами, одинокими полями, лугами, скалами, ущельями и ручьями. Один из домов, наполовину деревянный, наполовину каменный, был домом, где родился мой отец. Дом стоял на краю рощицы, оставшейся от большого леса, который покрывал некогда всю местность. С запада он был защищен от ветра группой очень высоких, тесно стоящих буков, с востока — скалой, с севера — большой полосой леса, а с юга выходил на обширные луга и поля, обильные не хлебами, а кормовыми травами, отчего самым большим богатством здесь были стада. Мы приехали на местный постоялый двор, выгрузили свою кладь, заказали себе жилье на несколько дней, а затем навестили очень дальних родственников, которые жили теперь в доме отцовских предков. Дело было в полдень. Когда мы назвали себя, нас приняли очень радушно и потребовали, чтобы мы велели привезти сюда наши вещи и жили у них. Лишь после настойчивых уверений отца, что мы только причиним им неудобство и не приобретем никаких удобств сами, они уступили, потребовав, однако, чтобы мы остались у них на предстоявший обед, на что мы согласились.
Когда мы уселись в большой гостиной, отец указал мне на просторный кленовый стол, за которым когда-то ели он и его братья и сестры. Стол постарел, но отец сказал, что он стоит все в том же углу, где на него, как когда-то, падают отблески двух окон и лучи солнца. Показал мне отец и бывшую свою спальную комнату рядом с гостиной. Затем мы вышли, он показал мне лестницу, выходившую на обегавшие двор мостки, и родник, все еще наполнявший светлой водой гранитную бадью, которую велел соорудить еще его прадед, показал мне конюшню, амбар, а за ним лесную дорогу, по которой он, еще полудитя, с посохом в руке, покинул родину, чтобы искать счастья на чужбине. Мы вышли даже за усадьбу и обошли ее. Отец часто останавливался и вспоминал, какие плоды росли здесь в разных местах во времена, когда он с табличкой, на которой были напечатаны красные и черные буквы, ходил в тот стоявший у дороги на расстоянии четверти часа деревянный, обсаженный буками дом, что представлял собою школу для всех детишек долины. Отец сказал, что все здесь осталось таким же, как было в его детстве, те же ограды, те же полевые тропинки, те же канавки и ручейки. Он сказал, что у него такое ощущение, будто на лугу цветут даже те же цветы арники, которые он видел в детстве, а когда он подвел меня к скалистому бугру на краю поля, ветки малины торчали так же, так же обвивали камни колючие лозы ежевики, а листья земляники были так же пышны, как тогда, когда он собирал все эти ягоды в детстве. От бугра мы вернулись к дому, где разделили простой обед с нашими родственниками. Затем мы осмотрели все угодья с теперешним их владельцем. Отец говорил, что вот здесь пахал, боронил и копал землю его отец, вон там косили сено его мать с сестрою, служанкою и поденщиками, вон там уходили к лесу коровы и козы, как они уходят сейчас, а вид у его близких был такой же, как у нынешних здешних жителей.
Вернувшись, мы попрощались, отец поблагодарил за угощение и сказал, что к вечеру придет еще раз.
В нашей комнате на постоялом дворе отец открыл чемодан и извлек из него всякую всячину, предназначенную в подарок обитателям дома, где мы обедали. Отец не говорил мне заранее, каких жильцов мы застанем в доме его отца, да и сам, наверное, этого точно не знал. Я, стало быть, подарками не запасся. Отец, однако, позаботился и на этот счет, он дал мне много всего, особенно тканей, безделушек и мелких вещиц, чтобы раздать это в доме, когда мы придем туда вечером. Он не хотел сразу являться с подарками, считая, хотя жильцы дома были всего-навсего обычными жителями долины, неприличным входить к ним нагруженным дарами, как бы говоря: «Полагаю, что для вас это важнее всего». А теперь он стал им чем-то обязан и мог отблагодарить за прием.
Когда мы раздали подарки, за что снискали радостную благодарность тех, кто их получил, — а это, не считая работника и двух служанок, были супружеская чета средних лет, два их сына, дочь и старуха-бабушка, — стало уже совсем темно, и мы вернулись в свое пристанище.
Мы пробыли в этом краю еще четыре дня. Отец посетил со мною много мест, которые когда-то любил, маленькое озеро, утес, с которого открывался прекрасный вид, сад при каком-то стоявшем невдалеке похожем на замок здании, деревянную школу и прежде всего находившуюся в получасе ходьбы приходскую церковь, которую огибало кладбище, где покоились его отец и мать. Память их чтила белая мраморная плита, установленная отцом и его братом. Кроме того, почти во всякое время дня отец бродил по полям и лесам. На пятый день мы отправились восвояси.
До этого, рано утром, мы еще зашли к родственникам. Они, как то принято в таких случаях у сельских жителей, были одеты наряднее, чем обычно, и ждали нас. Мы тепло простились. Я обещал, что, поскольку и так привык странствовать и бываю в разных краях, побываю здесь снова и буду захаживать в этот маленький дом. Отец сказал, что, может быть, приедет еще, а может быть, и нет, как уж сложится в его возрасте. На все воля Господня. Родственники проводили нас на постоялый двор и оставались с нами до того, как мы сели в карету. По их словам при прощании и по их изъявлениям благодарности я понял, что отец дал им и какую-то сумму денег. Они очень долго глядели нам вслед.
Вечером третьего после отъезда дня мы снова были у себя дома в родном городе.
Мать была очень довольна тем, что одиннадцать дней на свежем воздухе оказали на отца такое благотворное действие. Его щеки, сказала она, не только разрумянились, но и пополнели, а взгляд его стал гораздо яснее, чем если бы был все время прикован к бумагам в конторе.
— Это лишь первоначальное воздействие перемены на физическое состояние, — сказал отец, — со временем кровь, мышцы и нервы привыкают к свежему воздуху и движению, первая перестает так краснеть, а последние опять напрягаются. Но, конечно, пребывание на свежем воздухе и должная подвижность, не отягощенные к тому же заботами, гораздо благоприятнее для здоровья, чем постоянное сидение в комнатах и неотвязные мысли о будущем. Когда-нибудь — кто знает, как скоро, — мы испытаем и это счастье и порадуемся ему от всей души.
— Мы будем рады, если ты его испытаешь, — ответила мать, — ты более всех в нем нуждаешься. Мы-то можем гулять в нашем саду и в окрестностях города, а ты всегда сидишь в мрачной комнате. Но коль скоро ты так часто это говорил, то когда-нибудь это все-таки, наверное, сбудется.
— Сбудется, мать, — отвечал отец, — сбудется.
Мать попросила нас подтвердить, что у отца никогда не было такого здорового и бодрого вида, как после этой короткой поездки.
Мы признали это.
Но теперь надо было подумать о другой поездке, таким уж оказалось нынешнее лето, и мне с Клотильдой пора было отправиться в горы. Осень уже пришла, как я мог заметить по буковым листьям возле дома, где родился отец, которые уже краснели перед тем, как опасть. Время терять больше нельзя было.
Клотильда свои приготовления закончила, а мне и готовиться не нужно было, потому что я всегда был наготове, так что мы могли начать назначенную поездку без промедления.
Мать очень просила меня заботиться о сестре, отец сказал, чтобы мы с умом наслаждались досугом, и с восходом ясного осеннего солнца мы выехали из ворот нашего дома.
Мне не хотелось навязывать сестре, отправившейся в первую свою большую поездку, соприкосновение в общественном экипаже с чужими людьми, чьи нрав и манеры наперед не известны; поэтому я предпочел ехать на почтовых до тех пор, пока это покажется мне возможным, а затем определять способ дальнейшего нашего передвижения в горы по обстоятельствам. Такой способ путешествия имел и то преимущество, что я мог останавливаться, где пожелаю, и объяснять, что нужно, сестре, не считаясь ни с чьим присутствием в роли свидетеля. Да и в разговорах брата и сестры о родных, о доме и прочем мы могли не стеснять себя. Так мы проехали двое суток. Я часто давал ей передохнуть, поскольку она не привыкла к непрерывной езде, и заканчивал дневной урок пути задолго до вечера. Горы мы видели все время, они тянулись на расстоянии нескольких миль от нашей дороги, но здесь они были не столь значительны. Мне было очень приятно знать, что рядом сидит сестра, видеть ее прекрасное лицо и слышать ее дыхание. Ее сестринская речь, свежесть, с какой она вбирала в свою совершенно ясную душу все новое, были благотворны для меня несказанно.
Всю первую половину третьего дня она отдыхала. На послеполуденное время я нанял карету, и с почтовой дороги мы свернули прямо к горам. Мы ехали в приятном и веселом настроении, беседуя о том и о сем. Когда в ясном, с молочно-зеленоватым отливом воздухе к нам подступали синие горы, взгляд ее светился все радостнее, и весь ее интерес был обращен к местности, в которую мы въезжали. Как у отца, разрумянились после этой трехдневной поездки ее нежные щеки, и в глазах ее появился блеск. Так добрались мы наконец до места, которое я определил для ночлега. Рядом, неся свои горные воды, шумела зеленая Афель, и шум этот еще более усиливала косо пересекавшая русло плотина. Уже поднимались отлогие лесистые склоны, а над темной кромкой совсем уж высокого букового леса виднелась красная вершина озаренной закатом горы, которую уже испещряли полосы снега.
