Филип Честерфилд - Письма к сыну
Хорошее общество бывает двух родов: одно зовется beau monde26 и состоит из людей, которые занимают привилегированное положение при дворах и больше всех остальных предаются развлечениям; другое же состоит из тех, кто имеет какие-либо особые заслуги или добился значительных успехов в определенных и очень ценимых нами науках и искусствах. Что касается меня самого, то, когда я бывал в обществе м-ра Аддисона и м-ра Попа, я чувствовал себя так, как будто нахожусь с государями всей Европы. Низким же обществом, тем, которого всячески следует избегать, я называю общество людей ничтожных и самих по себе достойных презрения: такие считают за большую честь находиться вместе с тобой и готовы потакать каждому твоему пороку и каждой причуде, для того только, чтобы с тобой общаться. Людям свойственно гордиться, что в определенном кругу они всегда бывают на первом месте, но это крайне глупо и крайне предосудительно. Ничто на свете так не унижает человека, как подобное заблуждение.
Ты, может быть, спросишь меня, всегда ли человек властен войти в хорошее общество и как он этого может добиться. Уверяю тебя, да, властен; ему надо только заслужить это право, конечно, если средства позволяют ему вести образ жизни джентльмена. Человек способный, достойный и хорошо воспитанный всюду проложит себе дорогу. Основательные знания введут его в лучшее общество, а манеры сделают его желанным гостем. Я ведь уже говорил тебе, что вежливость и хорошие манеры совершенно необходимы для того, чтобы украсить любые другие достоинства и таланты. Без них никакие знания, никакое совершенство не предстают в надлежащем свете. Без них ученый обращается в педанта, философ -- в циника, военный -- в грубого скота, так что и с тем, и с другим, и с третьим неприятно даже встречаться.
Мне не терпится услышать от моих лейпцигских корреспондентов о том, что ты прибыл к ним, и узнать, какое впечатление ты поначалу на них произвел. У меня ведь есть там свои аргусы; у каждого из них по сотне глаз, и все они будут пристально за тобой следить и подробно мне обо всем докладывать. Не сомневаюсь, что сведения, которые я получу, будут точными, а будут ли они хорошими или плохими, зависит исключительно от тебя. Прощай.
XXVI
Лондон, 16 октября ст. ст. 1747 г.
Милый мои мальчик,
Каждому человеку совершенно необходимо уметь нравиться, но искусством этим овладеть нелегко. Вряд ли его можно свести к определенным правилам, и твой собственный здравый смысл и наблюдательность подскажут тебе больше, нежели все мои советы.
Относись к другим так, как тебе хотелось бы, чтобы они относились к тебе, -- вот самый верный способ нравиться людям, какой я только знаю. Внимательно подмечай, какие черты тебе нравятся в людях, и очень может быть, что то же самое в тебе понравится другим. Если тебе приятно, когда люди внимательны и чутки к твоему настроению, вкусам и слабостям, можешь быть уверен, что внимательность и чуткость, которые ты в подобных же случаях выкажешь другим, будут им также приятны. Сообразуйся с тоном, господствующим в обществе, в которое ты попал, и не старайся задать ему свой; будь серьезен, весел и даже легкомыслен, шути -- в зависимости от того, какое будет в эту минуту настроение у всей компании; именно так каждый отдельный человек должен вести себя по отношению к обществу в целом. Не надо докучать собравшимся, рассказывая какие-нибудь истории, это самое нудное и неприятное, что только может быть. Если ты случайно знаешь какой-нибудь очень коротенький рассказ, имеющий прямое отношение к предмету, о котором в данную минуту идет разговор, расскажи его как можно короче, но даже и тогда заметь, что, вообще-то говоря, ты не любишь рассказывать истории и в данном случае прельстила тебя только краткость.
Прежде всего избавься от привычки говорить о себе и не вздумай занимать своих собеседников собственными волнениями или какими-либо личными делами; как они ни интересны тебе, всем остальным слушать о них утомительно и скучно. Кроме того, надо уметь молчать вообще обо всем, что имеет значение лишь для тебя одного. Какого бы ты сам ни был мнения о своих достоинствах, не выставляй их напоказ в обществе, не следуй примеру тех хвастливых людей, которые стараются повернуть разговор именно так, чтобы представилась возможность их выказать. Если это подлинные достоинства, люди о них неминуемо узнают и без тебя и тебе же это будет гораздо выгоднее. Никогда не доказывай своего мнения громко и с жаром, даже если в душе ты убежден в своей правоте и твердо знаешь, что иначе и быть не может, -- выскажи его скромно и спокойно, ибо это единственный способ убедить; если же тебе не удается это сделать, попытайся попросту перевести разговор на другую тему и весело скажи: "Вряд ли нам удастся переубедить друг друга, да в этом и нет необходимости, поэтому давайте лучше поговорим о чем-нибудь другом".
Помни, что у каждой компании есть свои привычки и склонности и то, что как нельзя лучше подходит для одной, может очень часто оказаться совершенно неприемлемо в другом месте.
Шутки, разного рода bons mots27, забавные случаи из жизни, которые придутся очень кстати в одной компании, если их рассказать в другой, покажутся плоскими и скучными. Какие-то особенности характеров, привычки, условный язык, принятые в той или иной компании, могут придать определенное значение слову или жесту, которые не имели бы его вовсе, не будь этих привходящих обстоятельств. Люди здесь очень часто совершают ошибку: пристрастившись к чему-то, что забавляло их в определенном кругу и при определенных условиях, они настойчиво повторяют это в другом кругу, при других обстоятельствах, где то же самое становится либо неинтересным, либо, может быть, даже оскорбительным, из-за того что употреблено не к месту или не ко времени.
Часто они даже начинают с глупого предисловия, вроде: "Сейчас я расскажу вам замечательную историю" или "Я расскажу вам нечто необычайно интересное". Они вселяют в своих слушателей надежды, и когда надежды эти ни в какой мере не сбываются, незадачливый рассказчик "замечательной истории" оказывается в дурацком положении, которое он, надо сказать, вполне заслужил.
Если тебе особенно хочется завоевать расположение и дружбу определенных людей, будь то мужчины или женщины, постарайся распознать их самое большое достоинство, если таковое имеется, и их самую большую слабость, которая непременно есть у каждого, и воздай должное первому, а второй -- даже нечто большее. Есть немало областей, в которых люди хотят всех превзойти или по меньшей мере хотят, чтобы другие думали, что они всех превзошли. И хотя они любят, чтобы им воздавали по достоинству там, где они знают, что действительно достигли чего-то значительного, им больше всего и вернее всего льстит похвала в том, в чем они хотят преуспеть и, однако, не совсем уверены, удается им это или нет. Так, например, тщеславию кардинала Ришелье, который был, несомненно, самым выдающимся государственным деятелем своего времени, да и не только своего, особенно льстило, когда его считали также и лучшим из поэтов, он завидовал славе великого Корнеля и отдал распоряжение раскритиковать "Сида". Поэтому самые искусные из льстецов старались поменьше говорить ему о его уменье управлять или говорили об этом только en passant28 и лишь тогда, когда представлялся какой-нибудь случай. Но фимиамом, который они курили ему, было превознесение его как bel esprit29 и как поэта, и они были уверены, что аромат этого фимиама привлечет к ним и его внимание. Почему? Да потому что в первом своем качестве он твердо был убежден, а в отношении второго в душе все-таки сомневался.
Ты легко сможешь распознать в каждом человеке предмет его тщеславия, приметив, о чем он особенно любит говорить, ибо каждому человеку свойственно больше всего говорить о том, в чем ему больше всего хочется добиться всеобщего признания. Коснись именно этого, и ты заденешь его за живое. Покойный сэр Роберт Уолпол, который, вне всякого сомнения, был человеком незаурядным, не очень прислушивался к похвалам его таланту, но его самой большой слабостью было желание, чтобы его считали человеком благовоспитанным и галантным кавалером, то есть тем, чем он ни в какой степени не был; это было излюбленным и самым частым предметом его разговора, и людям проницательным становилось ясно, что это -- его самое уязвимое место. И они с успехом использовали его слабость в своих целях.
У женщин таким предметом чаще всего является их красота. Как только разговор заходит о ней, никакая лесть им не кажется грубой. Природа, должно быть, не создавала еще женщины, настолько уродливой, чтобы она могла остаться совершенно равнодушной к похвале, воздаваемой ее наружности. Если лицо ее настолько безобразно, что она не может не знать об этом, ей кажется, что фигура ее и весь ее облик с лихвой восполняют этот недостаток. Окажись у нее некрасивая фигура, она думает, что все уравновешивается красотою лица. Если же безобразны и лицо, и фигура, то она успокаивает себя тем, что ей присуще некоторое очарование, уменье как-то особенно себя держать, некое je ne sais quoi30, еще более располагающее к себе, чем сама красота. Мысль эту можно доказать тем, что самая некрасивая женщина на свете тщательно обдумывает, как ей получше одеться. Настоящая бесспорная красавица, сознающая, что она хороша собой, изо всех женщин менее всего поддается такого рода лести: она знает, что этим ей только воздается должное, и не чувствует себя никому за нее обязанной. Надо похвалить ее ум -- хоть сама она, может быть, и не сомневается в нем, она может думать, что мужчины держатся на этот счет иного мнения
