Дом в степи - Сакен Жунусов
Мулла Шамшуали, перестав читать коран, недовольно слушая завывания Актаса, потом сказал:
- Чтоб ему челюсть свело! Это он не к добру. - Помолчал, потом велел бабушке:- Прогони ты его со двора да посмотри, как морду он держит, когда воет. К. небу или в землю.- И опять принялся за свой коран.
Едва бабушка очутилась за порогом, Актас, виновато тявкнув, замолк. И я не знал: то ли жалеть его за то, что он получил от бабушки сейчас палкой, то ли сердиться за эту ночную выходку. И слова муллы: «На небо воет или на землю» долго не давали мне покоя. Что бы это могло означать? Разве не все равно, как воет собака? И тут я вдруг вспомнил, что как-то раз, уже давно, Актас, оказывается, выл. Но совсем не страшно, и бабушка сказала тогда, что это Актас желает нам счастья.
Мне очень хотелось разгадать эту тайну. У кого только спросить? Вот если бы рядом лежала бабушка, как это было всегда, когда Карлыгайн еще не болела, я толкнул бы бабушку потихоньку в бок и спросил. А как теперь ее потревожишь, если она все время у кровати Карлыгайн?
И тут припомнились мне детские годы. Тогда на все мои вопросы отвечала бабушка, когда мы с ней укладывались спать в одну постель. Когда расспросы ей надоедали, она останавливала меня: «Хватит на сегодня! Завтра будет день, а теперь спи!» Укрывала меня потеплей своим толстым, тяжелым одеялом и тут же засыпала сама.
Услышав обычное похрапывание бабушки, я потихоньку выскальзывал из-под одеяла и, стараясь не шлепать босыми ногами, перебегал в постель, где спали отец с матерью, и задавал им вопросы, на которые не успела ответить бабушка. Только от них разве дождешься таких ответов! Да они мне и не очень были нужны: все равно завтра спрошу у бабушки. Просто какая-то непонятная сила влекла меня к отцу и Карлыгайн! Ноги сами несли меня в их постель. «Иди к нам,- говорили они, укладывая меня между собой, только недолго, а то бабушка проснется и будет сердиться». Иногда я тут же засыпал под их ласки и приглушенный разговор. Отец спящего переносил меня в постель к бабушке.
Вспоминая об этом, я не заметил, как заснул.
Я испуганно проснулся, когда совсем рассвело. Дом был наполнен шумом, громкими рыданиями. Бабушка, закрыв лицо руками, причитала. Сквозь ее рыдания нельзя было разобрать слов, а может, я их просто не понимал. Я соскочил с постели и высунулся в комнату, наполненную соседями. Кровать Карлыгайн была отгорожена от всех белой занавеской. У меня защемило сердце, и слезы брызнули сами собой. Я кинулся к бабушке. Упал перед ней на колени, обхватил ее руками и зарыдал во весь голос.
- Душа-а-а моя,- раскачиваясь из стороны в сторону,- убивалась бабушка,- как дочь родная ты мне была! В такие-то годы молодые уходишь от нас! Двух сироток на меня, старую оставила! Как бедным им на свете жить? И Идрис уж теперь не воротится!..
Жеребеночек мой,- задыхалась от рыданий бабушка,- да неужели и правда, уходишь от нас, а сама холодной землей укроешься?! О, солнышко мое, о, бедняжка моя! Да сколько же терпеть мне еще горя? О, господи, да за что же ты караешь меня так?!
Все соседи, переполнившие наш дом, рыдают на разные голоса, только мулла Шамшуали время от времени успокаивает их:
- Перестаньте рыдать, почтенные! Слезами теперь не поможешь, не поднимешь Карлыгайн на ноги! Смерть не разбирает: молодой или старый. На все - воля божья! Богу тоже нужны хорошие люди! А уж что каждому из нас суждено - только богу одному видно! Смиритесь, люди!
В тот же вечер Карлыгайн отнесли на кладбище и засыпали холодной землей. Бедная, дорогая мамочка навсегда покинула нас...
Всю ее одежду, по нашему степному обычаю, разобрали женщины, которые омывали ее. Этого мне не жалко, а вот то, что досталось мулле, до сих пор стоит перед глазами. Это длинное белоснежное полотенце, которое вышивала сама Карлыгайн, дожидаясь отца с фронта. На одном конце был вышит танк с красной звездой, из дула его пушки вылетало красное пламя. Это он бил фашистских гадов! На другом конце полотенца колыхалось золотое море пшеницы, а по нему плыл комбайн. И небо над ним - чистое, голубое! Так и вспоминались дни до войны, когда отец и все мужчины аула весело работали на полях.
Вышивала Карлыгайн долго, по вечерам, у тусклой керосиновой лампы, когда случалась у нее свободная минута. А когда закончила наконец, повесила его на большое старое зеркало в центре комнаты, чтобы сразу видно был тем, кто заходит в наш дом. Через несколько дней она сняла его, аккуратно сложила и спрятала на самое дно старого, обитого железом сундука.
- Зачем ты убрала?- хотела было отговорить ее бабушка,- Пусть бы люди посмотрели, какая у меня сноха мастерица, Весь дом украшало, пока висело!
- Вот Идрис воротится,- слегка улыбнувшись глазами, ответила Карлыгайн,- я достану его на той, Все руки вытирать об него будут - увидят тогда,- И на ее лице появился румянец, задумчивость сошла с ее лица, И она снова была такой радостной, когда рядом был отец, И мне на миг показалось, что он и правду вернулся домой! Вот сейчас распахнется дверь, и он заулыбается нам с порога!,,
- И вот сегодня, когда бабушка начала вынимать из сундука вещи Карлыгайн и раздавать их соседям, мулла сразу заприметил это полотенце и приказал бабушке:
- Это отложи - ноги покойнице перевяжем,
Бабушка не противилась, ей сейчас было не до того, Заплаканная, пришибленная горем, она была со всем согласна, И полотенце, которое мама вышивала для отца, досталось ему, потому что всегда полотенце, которым перевязывают ноги покойника, когда несут его на кладбище, отдается мулле,
Усаживаясь за стол, мулла быстро помолился и сказал:
- Магомет учил: еду поминок нужно есть как еду праздника!
После этих слов старики набросились на еду как вороны и от нашего черного барана не осталось ни единого кусочка,
Расправившись с угощением, старики немного поговорили о Карлыгайн, потом принялись за шариат, Больше всех разглагольствовал Шамшуали, нет-нет - да и бросал упрек в сторону бабушки, которая сейчас, казалось, ничего не видела и ничего не слышала,
- Зря тогда увезли Карлыгайн в больницу! Не видел я еще на своем веку, чтобы этими
