Дом в степи - Сакен Жунусов
В пути мы один раз ночевали в ауле, около которого нас застали сумерки, и на другой день были в райцентре. Я еще никогда не был в райцентре, о котором столько слышал от старших. И когда бабушка сказала, что мы поедем с ней в больницу, я не знаю чему больше обрадовался: или тому, что увижу Карлыгайн, или тому, что побываю наконец в райцентре, который представлялся мне большим городом.
Как только начали подъезжать, я высунул голову из разорванного, старенького тулупа и во все глаза стал смотреть вокруг. Передо мной были такие же домишки, как и у нас в ауле, такие же пустынные улочки и по ним тоже ездили на лошадях и на быках. Может, это село перед райцентром?- подумал я и еще раз переспросил бабушку.
- Райцентр, райцентр,- думая о чем-то своем, ответила бабушка. И я разочарованно еще раз огляделся. Из-за поворота показалось несколько больших домов с тремя рядами окон, один над другим. Больница оказалась в самом конце улицы, по которой мы ехали. Наверное, это был самый большой дом, крытый железной крашеной крышей. Окна такие огромные, что я вначале даже не поверил: раза в три больше наших дверей! Только большинство из них заложены красным кирпичом. Значит, стекол нет, решил я. В те военные годы многого не было.
Дом наших знакомых, где мы должны были остановиться, был еще дальше, поэтому мы решили сразу заехать в больницу. Привязав вола у ограды, я вошел в больницу следом за бабушкой. Вид у нее был, надо сказать, пресмешной. Поверх нескольких чапанов она надела пальто на верблюжьей подкладке и подпоясалась веревкой. На голове теплая шаль, которую она перекрестила на груди и завязала узлом на спине. На ногах - огромные подшитые валенки. Сейчас о ней нельзя было сказать, что это стройная, еще не старая женщина.
В большом холодном зале сидело несколько казахов и русских, ожидая своей очереди к врачу. Бабушка, не обращая на них никакого внимания, направилась прямо к двери, возле которой они сидели.
- Мамаша, займите очередь!- сказал кто-то из ожидавших.
Но бабушка не отреагировала на замечание. Откуда ей было знать что такое «очередь». Даже я, которого она называла «дитем новой эпохи», никогда не слышал этого слова. Тогда из очередных кто-то сказал:
- Потом, после всех нас, зайдете!
- Какой «потом»!- и не думала отступать бабушка,- сноха у меня здесь, домой забрать приехали, с дороги только!- и даже не смахнув с одежды и валенок снег, распахнула скрипучую дверь и не вошла, а ввалилась в маленькую светлую комнату.
- Здравствуйте!- уставились на нас сидящие за столом люди в белых халатах.
Среди них не было ни одного казаха, и бабушка громким своим голосом, мешая казахские и русские слова, заговорила с ними:
- Я из колхоз «Жана жол», «Новый путь»- слыхали? Дорога очень плохой, здесь моя сноха, кызымка больной. Где она? Давай, домой увозить буду! Это ее парнишка, тоже больной, глаза смотреть надо!- и дальше бабушка быстро-быстро заговорила по-казахски.
- Сейчас, сейчас, казыр,- закивала головой одна из женщин и тут же вышла из комнаты.
В первый раз мне понравилось бабушкино упрямство! Я не подозревал, что она сможет вот так разговаривать с чужими людьми, с врачами. Теперь я знал, что она не будет, как многие в ауле, стесняться и робеть. С незнакомыми людьми говорит, будто с соседями или близкими. Да, быстро она с чужими сходится.
Женщина, сказавшая по-нашему «казыр», вернулась с молодой казашкой, тоже в белом халате. Бабушка опять заговорила первой:
- Здорова ли будешь, дорогая? Эти,- кивнула она в сторону сидящих, наверное, ничего не понимают. Скажи им. Ты большая начальница?
- Скажу, скажу. Я здесь медсестрой работаю, а это главврач больницы,- незаметно кивнула она на очкастую, с крупным носом, женщину.
Карлыгайн мы встретили в большом холодном зале, где сидела недовольная нами очередь. Я не сразу узнал ее: она была в незнакомом мне коричневом халате и шла к нам, еле передвигаясь.
- Здравствуйте,- чуть слышно заговорила она,- в ауле все живы-здоровы? Карлыгаш как?- превозмогая себя, говорила она. Видно, у нее не было сил даже говорить.
Я смотрел на нее и не узнавал прежней моей Карлыгайн: красивое ее лицо с ямочками на щеках осунулось, посерело. У глаз и на лбу появились морщинки. На тонких руках вздулись вены, и вся она стала меньше - будто худая девчонка-подросток.
- От Идриса все нет вестей?- со слезами на глазах спросила она бабушку. Бабушка тяжело вздохнула и покачала головой, и они обе поплакали.
Я искоса поглядывал на них и прислушивался к гудению огромных, чуть не до самого потолка, круглых печей, в которые старик то и дело подбрасывал кизяк.
В зале по-прежнему было холодно. На окнах под толстой наледью совсем не видно стекол.
Бабушка велела Карлыгайн завернуться в тулуп, который я таскал за собой по больнице, потому что она не разрешила его оставить на санях, сказав, что здесь не аул - украсть могут.
Врачи посоветовали бабушке забрать Карлыгайн домой, потому что она здесь зря только мерзнет и мучается в одиночестве. Лекарств все равно нужных нет, в область вести ее в такие морозы рискованно, потому что у нее болят легкие. Вот лучше и переждать дома, в тепле, до весны. Но весной обязательно придется ехать в город. Знакомые, у которых мы остановились, говорили примерно так же. И на третий день, потеплее укутав Карлыгайн, мы отправились в обратный путь. Дольше задерживаться не могли, потому что нечем было кормить нашего быка.
Врачу я показал свои глаза всего один раз, второй раз идти в больницу наотрез отказался. Та самая очкастая женщина, которую медсестра назвала главврачом, так больно выворачивала мне веки и засыпала что-то нестерпимо колючее и шипящее в глаза, что я побоялся еще раз переступить порог больницы. Из-за боли и страха я даже не обратил внимания на ее слова о том, что болезнь моя плохая, трахомой называется, и что я могу ослепнуть, если не буду лечиться. Она несколько раз повторила, что ходить мне в школу сейчас нельзя - заражу других ребят.
