Виллем Элсхот - Избранное

Старуха осталась с покойником. В комнате, где одно сердце молчало, а второе едва билось, воцарилась тишина.

Наконец госпожа Жандрон поднялась из своего кресла, подошла к туалетному столику, напудрила щеки крахмалом и направилась к кровати. Она дрожала, как в тот вечер, когда впервые осталась наедине с мужчиной, много-много лет назад.

— Послушай, — прошептала она.

Не дождавшись ответа, она быстрым движением сдернула простыню с умершего, и свет, падавший прежде на полотно, осветил бледное лицо и черную бороду. Глаза были открыты.

Когда тело самоубийцы внесли в комнату, она его как следует не рассмотрела, да и имя его ничего ей не сказало — она не помнила никаких имен, кроме своего собственного и Брюло. Но теперь, стоя над Бризаром и глядя ему в лицо, она вспомнила, что встречала его за столом.

— Это ты всегда заказываешь двойную порцию мяса? — спросила она дружелюбно.

Бризар молчал.

— Отвечай же, — продолжала старуха.

Ей удалось, не упав, опуститься на одно колено, и она попыталась снять свои домашние туфли, которые для удобства служанок застегивались пряжкой. Тщетно она и тянула, и дергала застежку. От напряжения у нее на висках вздулись вены.

Убедившись в тщетности своих усилий, она схватилась за одеяло и встала на ноги.

— Никак не пойму, в чем дело, но я не могу снять их, — призналась она. — Помоги мне!

На сей раз она удивилась его упорному молчанию и внимательно осмотрела его руки, вытянутые вдоль тела.

«Какой-то он сегодня странный», — подумала она и решила снова сесть в кресло, ибо почувствовала безотчетную тревогу; так Чико иногда пугался вдруг севшей на скатерть мухи.

Бризар лежал головой к окну, через которое проникал свет, а ноги его оставались в тени. Старуха подошла к креслу, стоявшему в ногах кровати, обернулась к свету и увидела, что на животе у Бризара что-то блестит. Она не могла отвести взгляд от блестящего пятнышка и вместо того, чтобы сесть, нерешительно вернулась и наклонилась над Бризаром, чтобы получше разглядеть, что это такое.

Она увидела длинную золотую цепочку, закрепленную в петле пиджака; ее концы спускались в два жилетных кармана.

Она потянула за цепочку, сначала очень осторожно, ибо не знала, чего можно ждать от лежавшего на ее кровати человека, знала только, что он не шевелится, но затем рванула так, что оторвалась пуговица. Из одного кармана появились на свет золотые часы, а из другого серебряный карандашик. Старуха испуганно замерла, прислушиваясь. Потом она вытащила цепочку и карандаш из петли, и добыча оказалась у нее в руке.

Быстро, как только позволяли ей ноги, она заторопилась к большому чемодану, открыла его и спрятала туда свою добычу.

И тут ей пришло в голову, что, пожалуй, лучше снова накрыть тело простыней. Из-под простыни остались торчать лишь ноги Бризара.

По «Вилле» разнесся звонок, сзывающий постояльцев к столу.

Алина нашла в приемной около шляпы Бризара письмо, адресованное госпоже Брюло. Та осторожно вскрыла его, не слишком доверяя последней воле человека, который оставил неоплаченными столько обедов и ужинов. В конверте лежал исписанный лист бумаги и банковый билет, и госпожа Брюло прежде всего быстро взглянула на цифру, определяющую его достоинство. И только потом, спрятав банкноту от нескромных взглядов в кулаке, она прочла письмо следующего содержания:

Умирая, я чувствую себя обязанным от всего сердца сказать вам свое последнее прости. Друзья, жизнь — ад, и мы, пролетарии, должны за все расплачиваться. Вот почему я кончаю с ней, но одновременно выражаю надежду, что вы все встретите на своем пути только розы. Я ни к кому не питаю ненависти, и я попросил прощения у своей старой матери.

Прощайте все, кто часто сидел со мной за одним столом,

И когда сегодня вечером вы снова соберетесь и будете приятно беседовать друг с другом, то вспомните еще раз вашего верного

P. S. Госпожа Брюло, я остался вам должен семьдесят два франка. Я кладу в этот конверт банковский билет в сто франков и надеюсь, что двадцать вы примете как компенсацию за хлопоты. Оставшиеся восемь франков я прошу подарить от моего имени Управлению благотворительными заведениями. Я написал также письмо комиссару полиции в просьбой отправить мое тело в Муаянмутье, где я родился и где желаю быть похороненным. Прощайте.

Буквы стали расплываться в глазах госпожи Брюло, когда она читала фразу «я попросил прощения у своей старой матери», а дойдя до того места, где Бризар призывал всю компанию еще раз вспомнить о нем, она расплакалась, закапав письмо слезами. Может быть, она вспомнила своего сынишку, который был похоронен на сельском кладбище. Как всегда в минуты сильного душевного волнения, она подозвала Чико, который тотчас прыгнул ей на плечо и чуть не выхватил банковский билет.

— Будь умницей, маленький проказник, — уговаривала госпожа Брюло обезьянку слегка охрипшим голосом. — Это от господина Бризара и тебе ни к чему.

Она тщательно спрятала деньги и пошла показывать письмо супругу.

— Несомненно, — сказал Брюло серьезно, — это настоящее завещание. А банкнота действительно вложена?

— Разумеется, — ответила мадам, ощупывая карман. — Как мило с его стороны вспомнить еще и об этих нескольких франках, правда?

— Конечно, — признал Брюло. — Но все же я не очень удивлен, он всегда был вполне порядочным человеком. Будь уверена, от Мартена этого не дождешься. Он слишком труслив, чтобы пойти на самоубийство.

— Прочти его вслух за столом, — посоветовала мадам. — Оно того стоит. Я не могу. О постскриптуме надо умолчать, это не их дело.

— Но, зачитав письмо, я должен буду показать его всем. Разве ты не понимаешь, что каждый захочет подержать его в руках? И что тогда получится? У людей возникнут подозрения.

— Отрежь тогда постскриптум, — сказала госпожа Брюло.

Нотариус взял ножницы, разрезал письмо пополам, после чего сунул верхнюю половину прощального привета Бризара во внутренний карман.

— Не читай его сразу же, — решила она. — Венгерки опять опоздают. Лучше после супа, когда все будут в сборе.

Луиза вернулась с известием, что труп заберут завтра утром, а следом за ней пришел комиссар полиции, который знал супругов Брюло лично и поэтому постарался уладить дело как можно быстрее и проще. Он допросил свидетелей, а именно супругов Брюло, Алину, Луизу и польку, которую, оказалось, звали Анна Крупинская, а секретарь записал их показания. После этого оба ушли, забрав с собой револьвер.

Между тем постояльцы один за другим возвращались домой и ахали, услыхав новость. Сильнее всех переживали венгерские дамы, которые еще долго обсуждали происшествие на своем странном языке. Что касается норвежца, то ему никто не мог растолковать, что же, собственно, случилось. Он никак не предполагал самоубийства и запутался между французским словом «mort»[7] и английским «more»[8], ибо он начал изучать еще и английский. Госпоже Брюло удалось наконец объяснить ему с помощью сложной жестикуляции глухонемого, что господин с длинной бородой, который столовался в «Вилле» и сидел на этом месте, застрелился. В заключение она покачала головой и несколько раз прищелкнула языком. Асгард все понял и спросил, в доме ли это случилось, и госпожа Брюло показала на сад. Тогда он сказал: «Это очень печально. Так не следовало делать». Он действительно так думал, ибо всегда говорил то, что думал.

Как и было условлено с женой, после супа господин Брюло встал, откашлялся и произнес небольшую речь. Луиза в это время ходила на цыпочках и гораздо тише, чем всегда, меняла тарелки.

— Дамы и господа! Прошу прощения за то, что я на минуту прерву ужин, но на меня возложена обязанность передать вам последний привет того, кто в течение трех лет был одним из самых верных гостей за столом нашей «Виллы». Дамы и господа, вы все уже, конечно, догадались, что я имею в виду господина Бризара, который сегодня перед ужином в расцвете своих сил покончил жизнь самоубийством в саду «Виллы», выстрелив себе в рот. Тело, дамы и господа, временно покоится в комнате мадам Жандрон (при упоминании ее имени старуха поклонилась) и будет увезено завтра рано утром, если не возникнут непредвиденные затруднения. Господин Бризар, который был вашим общим другом, перед тем как умереть, думал о вас, что явствует из следующего письма, оставленного им. «Дорогие друзья, умирая, я чувствую себя обязанным от всего сердца сказать вам свое последнее прости. Друзья, жизнь — ад, и мы, пролетарии, должны за все расплачиваться. Вот почему я кончаю с ней, но одновременно выражаю надежду, что вы все встретите на своем пути только розы. Я ни к кому не питаю ненависти, и я попросил прощения у своей старой матери. Прощайте все, кто часто сидел со мной за одним столом. И когда вы сегодня вечером снова соберетесь и будете приятно беседовать друг с другом, то вспомните еще раз вашего верного Гюстава Бризара». Вот и все.