Виллем Элсхот - Избранное

Пища для всех постояльцев приготовлялась, естественно, на кухне, а кухня помещалась в нижнем этаже и смотрела на улицу единственным окном; к этому всегда открытому окну служанки подходили послушать уличного певца; через него же доставлялись продукты и подавалась милостыня нищим. Трех из них госпожа Брюло признавала официально и распорядилась подавать им объедки скоропортящихся блюд. Но приходили также «аутсайдеры», побиравшиеся здесь лишь тогда, когда в этот район их приводили другие дела, В милостыне никому не отказывали, и если вся еда была роздана, то девушки тянули жребий, кому из них пожертвовать пятачок. Выигравшая радовалась, а проигравшая утешала себя мыслью, что, раз ей не везет в игре, повезет в любви.

Каждый вечер после ужина девушкам разрешалось уходить при условии, что в семь часов утра они снова будут на месте, чтобы успеть приготовить завтрак, так что у обеих было предостаточно времени для личной жизни. Где и как они проводили ночь, было их дело. В «Вилле» им тоже была отведена комната, но это ни в коей мере не ограничивало их свободы. Считалось, что комната входит в их жалованье, и они могли пользоваться ею или нет — по своему усмотрению. Таким образом, условия на «Вилле роз» были более демократичными и служанкам предоставлялось больше независимости, чем в наших северных краях.

С горничными госпоже Брюло в последнее время решительно не везло, зато с Алиной, молодой кухаркой, она подружилась. Мадам никогда не уходила в Управление благотворительными заведениями, не показавшись предварительно Алине. Она медленно поворачивалась, а Алина осматривала ее взглядом знатока, оценивающим все сразу: каблуки, складки одежды, шляпу, волосы и слой пудры на щеках. Мягким оглаживающим жестом, а где и метким замечанием она подправляла кое-какие мелочи, после чего госпожа Брюло, приблизившись вплотную к зеркалу, морщила нос, поднимала и опускала брови и вздыхала, что начинает стареть, что у нее появились морщины, а Алина утешала ее, уверяя, что пока еще ничего не заметно. Госпожа Брюло еще раз оправляла платье, брала сумочку, приподнимала край юбки, чтобы немного выглядывало белое кружево, и наконец выплывала на улицу, осторожно обходя лужи. «Старая дура», — говорила Алина, глядя на нее из окна.

Через окно доставлялись также все письма. Для господина Книделиуса приходили письма с полным адресом, и за них никогда не нужно было доплачивать; венгерским молодым дамам присылали розовые и голубые конверты, Мартену — заказные, а госпожа Жандрон не получала писем совсем. Утреннюю почту горничная разносила вместе с завтраком, а тот, кто ждал новостей днем, сам заходил в кухню и справлялся у кухарки. Тот, кто хотел получать письма своевременно, должен был помнить, что в конце месяца девушкам полагаются чаевые — большинство постояльцев так и делало. Только госпожа Дюмулен и госпожа Жандрон ничего не давали, первая из принципа, а вторая по трем причинам: она была слишком жадная, как уже было сказано, не получала писем и, наконец, не знала, когда кончался один месяц и начинался другой. Старуха давно утратила всякое представление о времени, и в ее комнате над большим чемоданом висел календарь того года, когда она поселилась на «Вилле роз».

На «Виллу» нанялась новая горничная — Луиза, всегда ходившая в черном. Она ежедневно умывала госпожу Жандрон, и с ее появлением для клопов настали тяжелые времена. Она была тихоня и, по-видимому, ко всему относилась серьезно.

Как это случалось с каждой новой служанкой, все мужчины пансиона, за исключением норвежца, набросились на Луизу, как рой мух на банку варенья. Но так как цели у каждого были разные, различались и методы.

Господину Брюло было уже далеко за шестьдесят, и он хорошо понимал, что страсть не вяжется с его годами, поэтому он выбрал отеческие приемы. Он до полудня оставался в постели, а когда госпожа Брюло уходила в управление, звал Луизу и просил дать ему лекарство. Он нежно гладил ее по головке и говорил, что из нее вышла бы замечательная медицинская сестра, добавляя при этом, что взгляд ее черных глаз завораживает. Однако, когда он попросил ее положить ему компресс на живот, она ушла, бросив его на произвол судьбы.

Господин Мартен, которому порядком надоело постоянное присутствие двух полек в его комнате, сделал заход в парадной зале, где Луиза накрывала на стол. Не отрываясь от газеты, он спросил, когда и где он может встретиться с ней, чтобы с глазу на глаз обсудить крайне важные дела. Луиза ничего не ответила, тут в залу вошла госпожа Дюмулен, и Мартен как ни в чем не бывало сказал: «Да, мадемуазель Луиза, я останусь сидеть на своем старом месте. Не беспокойтесь, пожалуйста».

Господин Я. А. Д. Книделиус возлагал все надежды на магическую силу денег и, подобно господину Брюло, избрал кровать как поле действия, наиболее подходящее к случаю. Однажды утром Луиза, принеся завтрак, нашла на его ночном столике пятифранковую монету. Чтобы поставить чашку, она взяла монету и положила ее на поднос. Господин Книделиус притворился спящим, но, как только она хотела уйти, быстро открыл глаза и вытащил из-под одеяла одну из своих костлявых, яванских рук. В руке были зажаты еще пять франков, которые он положил на поднос рядом с первыми, одновременно освобождая для Луизы место подле себя, улыбаюсь, бледный от волнения. Но Луиза ушла, отрицательно покачав головой. Бедняга, подумала она. Она не могла сердиться на него, ибо он вел себя прилично, гораздо приличнее большинства мужчин. И она вспомнила свое прежнее место, где один старый шкипер подкараулил ее у двери в комнату и бросился за ней на четвереньках. На следующее утро она принесла завтрак Книделиусу как будто ничего не случилось, а в конце месяца не отказалась принять из его рук положенные чаевые, которые на этот раз были удвоены и которые он сунул ей, не смея поднять глаз.

После Брюло, Мартена и Книделиуса настала очередь Грюневальда. У него не было постоянной девушки, и он явно скучал. Немец обладал преимуществом перед тремя стариками: он был молод и взялся за дело гораздо спокойнее, так как спешить ему было некуда. После обеда он заходил поболтать в кухню, и Алина, благоволившая к нему из-за того, что, несмотря на происки нотариуса, он продолжал пить много вина, угощала его парой стаканчиков и сообщала ему, что она думает о госпоже Брюло и обо всех постояльцах. По ходу дела оценивались шансы хозяйки получить денежки с господина Мартена, подсчитывалось, сколько зарабатывает фирма в месяц на Жандрон, решался вопрос, какой болезнью страдает мадемуазель де Керро и каким образом госпожа Брюло получила свои грамоты. Луиза редко вмешивалась в их разговоры, однако, когда Алина начинала рассказывать о «только что снесенных» яйцах, о господине Брюло и об Управлении благотворительными заведениями, она тоже смеялась приятным негромким смехом.

Однажды весенним вечером, когда погода была особенно теплая и ужин закончился пораньше, Алина собралась в город на примерку платья. Она пригласила Луизу с собой, и та не стала отказываться, так как по натуре была покладиста. Грюневальд попросил у дам разрешения сопровождать их. Вино привело его в веселое настроение, и он настаивал на том, чтобы и их угостить. Итак, они отправились вместе. Грюневальд шел между девушками, но не под руку, так как Алина боялась встретиться со своим ухажером, а Луиза вежливо, но решительно отказалась, не вдаваясь в объяснения.

Примерка у портнихи длилась целую вечность, а Грюневальд с Луизой прохаживались взад и вперед по улице. И всякий раз, когда они поворачивали, он искоса посматривал на нее.

— Куда же запропастилась Алина? — спросила она наконец.

— Она у портнихи, где же ей еще быть, — сказал Грюневальд. — Как вам нравится на «Вилле»? Вы не чувствуете себя немного одинокой?

— Алина могла бы поторопиться.

— Да, но вы же знаете, что такое примерка. Я никого здесь в Париже не знаю, кроме нескольких членов Немецкого клуба, но они мне порядком надоели.

— Может, пойти узнать, скоро ли она закончит?

— Не стоит, она скоро придет. Здесь вообще немцев не любят. Мне бы очень хотелось познакомиться с хорошей девушкой.

— Не так уж это трудно, — сказала Луиза. — Почему бы вам не поговорить с одной из венгерских дам? У вас большой выбор.

— Нет, эти не в моем вкусе, — ответил Грюневальд. — Со всеми их иностранными деньгами. Легко догадаться, как они их зарабатывают. Но у вас самой, мадемуазель Луиза, есть уже жених?

— Мне хватает моего сынишки, господин Грюневальд.

— Сынишки? Разве у тебя есть дети?

Луиза покраснела, заметив, что он сразу же стал говорить ей «ты».

— Только один, — ответила она. — Первого мая ему исполнилось семь лет. А мой муж родился тридцатого апреля. Разница всего один день. Сынок живет не у моих родителей в Шеврезе, а у дяди в Рамбуйе, брата моей матери, у которого нет своих детей. Он устроил его в хорошую школу. В прошлом году он был лучшим учеником в классе, но в этом году у них появился новый ученик, который все знает.