Анри Труайя - Свет праведных. Том 2. Декабристки
– Он самый! Благослови вас Господь, барыня! Вы нисколько не изменились!
И целый хор приглушенно подхватил, восторженно заверяя:
– Нет-нет, нисколько не изменились!
– Все такая же красавица! И все такая же добрая!
Какая-то женщина в голос зарыдала:
– А Николай-то Михалыч наш бедный!
И снова хор подхватил, на этот раз жалобно, со слезой:
– Упокой, Господи, его душеньку! Будет земля рабу Божьему пухом! Уж такой Николай Михалыч был барин, каких нам больше не видать! И пострадал за нас там, в Сибири! И вы тоже, барыня, настрадались! Вы оба – святые!
Софи невероятно растрогалась, убедившись, что крестьяне ее не забыли. А ведь не так уж много удалось сделать для того, чтобы они были счастливы. Но эти люди были до такой степени лишены всякой ласки, что те крошечные благодеяния, которые она в свое время им расточала, в их воспоминаниях непомерно разрослись. Заметив устремленные на нее восторженные взгляды, Софи поняла, что за время ее отсутствия в народе родилась и укрепилась легенда, героиней которой была она, и ничего с этим уже не поделаешь. Чем человек беднее, чем более он обделен, тем больше и его потребность верить в ангелов. Смущенно улыбнувшись, она протянула обе руки, и окружающие стали осыпать их жаркими поцелуями.
– Сколько же людей умерло за это время! Скольких не стало! – вздохнула Софи.
– Да, холера многих у нас тут прибрала! – отозвалась Марфа. – А прежде всех – батюшку нашего Михаила Борисовича, царствие ему небесное! Он теперь там, на небесах, рядом с дочкой и сыном!
Глядя на людей, которые набожно крестились, благословляя ее покойного свекра, Софи думала о том, как быстро крестьяне простили барину его жестокое с ними обращение. Она набралась смелости и попыталась заговорить с ними об убийстве Владимира Карповича Седова, но тут же – словно наткнулась на стену, от умильного восхищения даже следа не осталось. Лица мгновенно замкнулись, утратили выражение. Кто отворачивался, кто опускал глаза, кто равнодушно глядел в сторону – можно было подумать, Софи принялась расспрашивать о человеке, которого они знать не знали, о котором ведать не ведали. Наконец, старик Максимыч, за эти годы высохший, ставший корявым и узловатым, словно моток веревок, собравшись с духом, решился нарушить молчание.
– Да уж, большая беда приключилась! – сказал он, сплюнув себе под ноги.
– Убийцы Владимира Карповича родом из вашей деревни?
– Наши, куда денешься, – снова ответил за всех Максимыч.
– А я их знаю?
– Куда там! Это все мужики молодые: Осип-рыжий, Федька, Макар…
– Но почему они это сделали?
– Один Бог ведает. Или черт!
– Тут среди вас есть родители кого-то из них? Или кто-нибудь из родных?
– Жена Осипа-рыжего сейчас в поле… А это вот мать с отцом Федьки и Макара, братья они, барыня…
Софи увидела крестьянку, которая пыталась спрятаться за спинами других, и высокого кривого и рябого мужика, стоявшего опустив голову. Приблизившись к нему, она вполголоса спросила:
– А раньше с твоими сыновьями случались какие-нибудь неприятности?
– Нет, барыня, Богом клянусь, сроду ничего такого не случалось!
– А что они говорили, когда их пришли забирать?
– Не знаю… Не надо говорить об этом, барыня, нехорошо об этом говорить… Вы уж простите нас…
Одна женщина со встревоженным лицом поспешила прочь, за ней, другая, третья… – и Софи поняла, что, если станет расспрашивать и дальше, говорить станет не с кем.
– Что-то не вижу Антипа, – произнесла она, чтобы сменить тему. – Он ведь здесь живет?
– Да, барыня, только он сейчас в лесу, за хворостом с утра еще пошел, – отозвался Агафон. – Митька, сбегай-ка за ним!
Мальчишка так припустился, что на бегу сам себя подстегивал босыми пятками. Софи, вспомнив прежний обычай, переходила из дома в дом, там ободряла больного старика, здесь любовалась младенцем в подвешенной к потолку люльке и, наконец, отправилась знакомиться с отцом Илларионом, заменившим отца Иосифа.
Новый поп оказался молодым, печальным, тощим, с черной остроконечной, словно ее макнули в смолу, бородкой; зато попадье здоровья отпущено было на двоих: работа у нее в руках, должно быть, так и кипела – все вокруг нее сияло чистотой, мебель лоснилась от воска, желтые канарейки во все горло распевали в начищенной клетке, а в изобилии разложенные повсюду вязаные салфеточки служили бесспорным свидетельством того, что хозяйка дома ни минуты без дела не сидит. Отец Илларион принял Софи со сдержанной и вкрадчивой любезностью: он явно не доверял этой француженке, которая мало того что была предана папе римскому, так еще и только что вернулась с сибирской каторги. Когда гостья, немного поговорив о делах прихода, упомянула о насильственной смерти Владимира Карповича Седова, священник тотчас же обменялся с женой испуганными взглядами. И опять Софи не удалось ни слова вытянуть ни о том, как именно разыгралась трагедия, ни о том, какими мотивами могли руководствоваться убийцы.
– Только бы Господь не отвернулся от нашей убогой деревушки после такой мерзости, больше я ни о чем и не прошу! – вздохнул отец Илларион.
И поспешил проводить Софи до дверей, чуть ли не подталкивая гостью в спину, чтобы ушла поскорее. Когда она оказалась на улице, из-за угла церкви как раз показался Антип, семенивший рядом с мальчишкой, которого за ним посылали. Усохший, сгорбленный Антип, чьи некогда огненно-рыжие волосы и борода сделались теперь грязно-белыми. Стоило старику увидеть барыню, все его лицо пошло морщинами: рот смеялся, а глаза плакали. Антип упал перед ней на колени и поцеловал край подола, а Софи подняла его и попросила, чтобы отвел к себе домой: ей, дескать, надо поговорить с ним с глазу на глаз.
Антип жил на самом краю деревни, в самой маленькой и самой грязной избе. Для того чтобы Софи могла сесть, ему пришлось рукавом вытереть лавку. Затем старик принялся выгонять во двор курицу, клевавшую крошки под столом. Он был так взволнован и растроган, что слова не в силах был произнести и, стоя перед хозяйкой, только шевелил губами и еле слышно всхлипывал.
– Ну вот, Антип, голубчик, – сказала Софи, – видишь, как славно получилось, видишь, мы с тобой все-таки встретились! Вот уж не думала, правду сказать, что когда-нибудь снова тебя увижу!
– Да и я тоже не думал, барыня! – жалобно откликнулся он. – Вы, барыня, не серчайте, за эти годы постарели, а я-то как состарился! Но не годы нас тяготят, а горе! Даже и взглянуть на вас не могу без того, чтобы не вспомнить барина нашего дорогого, Николая Михайловича, солнышко наше ясное! Что у пса остается, когда его хозяин под землю ушел? Для пса-то ведь не может быть другого хозяина! Один у него, на весь век один! Пес ложится у могилы и ждет, когда закончатся его дни!
Слезы потекли по грязным щекам старика, оставляя на них светлые дорожки.
– Как узнали мы, что Николая Михайловича Господь к себе забрал, вся деревня два дня пила беспробудно! – с гордостью, хотя и срывающимся от слез голосом, продолжил он.
– А как Владимир Карпович, господин Седов, сообщил вам эту весть? – спросила Софи.
Антип на минуту перестал плакать, и его маленькие глазки сквозь пелену слез сверкнули ненавистью.
– Неужто вы думаете, барыня-матушка, что он потревожил бы себя ради того, чтобы нам чего сообщить?! Господь с вами! Мы от слуг обо всем узнали. Ну, и передавали друг другу потихоньку, на ушко. Так-то оно вернее…
Внезапно Антип с силой хватил себя кулаком по лбу и с горячностью воскликнул:
– Дурак! Паскудник распоследний! Ты ж поклялся всю жизнь оберегать молодого барина, ты и на бивуаках ему нянькою служил, ты ж и на поле брани с ним рядом был, ты ж за ним даже в эту развратную (уж вы простите, барыня!) Францию отправился, а теперь он лежит где-то там, на краю света, над ним крест поставили, а ты греешь на солнышке свои поганые рабские кости! И где тут справедливость? Ах ты, пугало огородное! Однако, если бы вы, барыня, позволили мне тогда поехать с вами в Сибирь, все вышло бы по-другому!
– Но… но ведь это же ты сам, Антип, не захотел со мной поехать! – с улыбкой возразила Софи. – Ну, вспомни! Ты же умолял Михаила Борисовича не отправлять тебя к каторжникам!
Весь жар Антипа мгновенно куда-то пропал, и старик озадаченно поскреб в затылке.
– Ужели правда? – проворчал он. – Вот странность-то! А у меня в башке все по-другому сложилось! Забывать, забывать стал!.. Стар я уже, барыня, голубушка… А все ж вы, барыня, должны были силой меня туда повезти!.. Взять да и принудить, чтоб ехал с вами! Я б куда больше пригодился, чем этот бедолага, чем Никита, царствие ему небесное!
– Так ты и про него знаешь?
– А как же, барыня! Он ведь был шатковский, как помер, имя-то его надо было вычеркнуть из приходских книг. Пусть письма барин читает, мужик, он все одно про беду узнает куда раньше него!
– А что, как там родители Никиты?
Антип махнул рукой, как будто муху отгонял, и коротко объяснил:
