Анри Труайя - Свет праведных. Том 2. Декабристки
– Холера.
– Оба?
– Ну да… И отец его, и мачеха… Они, знамо дело, в годах уже были, не так молоды…
Старик вздохнул, как вздыхают простые люди всякий раз, когда поминают умерших. Что бы там Антип на себя ни наговаривал, подумала Софи, на самом деле он никогда еще не мыслил так трезво.
– Ты что, больше не работаешь в Каштановке? – спросила она.
– Нет, – ответил он, хитро поглядев на хозяйку. – Голова, вишь, у меня не в порядке. Совсем умом тронулся. Служить не могу, кругом ни на что не гожусь. Меня и отослали сюда, в деревню. А мне здесь хорошо, барыня, голубушка, уж так хорошо!
– А другие?
– Кто – другие?
– Другие мужики… Они-то жизнью теперь довольны?
– А вы, барыня, когда видали, чтобы мужик был чем доволен?
– Я заметила, что землю лучше обрабатывают, чем раньше.
– Так-то оно так, вот только кому от этого выгода?
Со стороны поля донеслась песня. Голоса приближались, и Софи удивилась: хор звучал так бойко и слаженно, будто поет войско на марше.
– Наши возвращаются, – сказал Антип.
Софи поднялась, открыла дверь, выглянула на улицу и увидела на дороге крестьян, которые и впрямь маршировали строем, точно солдаты, разве что с лопатами, граблями и топорами на плече вместо ружей. Позади шли женщины в платочках, толкали тачки. Лица у всех были измученные, осунувшиеся от усталости, блестящие от пота, запавшие глаза смотрели бессмысленно. Странную группу окружало четверо мужчин, вооруженных дубинками.
– А это еще кто такие? – удивилась Софи.
– Их называют «погонщиками». Барин сам их где-то набирает, они не из нашей деревни. Он им платит за то, что стерегут нас. Когда над душой такой зверь стоит, можно не бояться, что кто-нибудь отлынивать станет!..
– Антип, да что ты несешь? В прежние времена никогда…
– Да уж, барыня! Так раньше-то были времена хорошие. Старый барин покричит, кнутом пригрозит, пару оплеух отвесит, да и все, гроза прошла, и ничего, никому хуже не сделалось. А теперь-то, при новых господах, никто не гневается. Все тишком, тишком. Погонщиков к нам приставили, чтобы следить за порядком. Работай – или тебе намнут бока! Вот тебе и без грозы полный порядок!
Софи слушала Антипа недоверчиво: он смолоду слыл изрядным вруном.
– Стало быть, Владимира Карповича убили за то, что он жестоко обращался с крестьянами? – прямо спросила она.
– Может, и так, а может, и не так! Мы, барыня-матушка, на земле-то живем не чтоб судить, а чтоб терпеть! В Писании как сказано?
Мокрый красный рот, затерявшийся в седой бороде, искривился в ухмылке. В прищуренных глазах заплясали веселые искорки. Антип тряхнул головой, словно на нем был шутовской колпак с бубенчиками.
– Ай-я-яй, голова ты моя, головушка!
Софи простилась со стариком, пообещав вскоре прийти снова, затем немного поговорила на улице с работниками, вернувшимися с поля, и уселась в коляску. «Погонщики» – их было с полдюжины – сидели на откосе у окраины деревни, лузгали семечки и болтали между собой. Завидев барыню, поклонились ей. Были бы они палачи, подумала она, не стали бы так почтительно со мной обращаться…
Сережа ждал ее с ужином, без тетки за стол не садился и счел необходимым переодеться к вечерней трапезе. Теперь на нем был черный сюртук и темно-лиловый жилет с аметистовыми пуговицами. Траурный галстук, три раза обвивавший шею, подпирал подбородок. Лицо гладкое, спокойное, свежее и румяное.
– Хорошо ли покатались, тетушка? – осведомился он, усаживаясь в столовой напротив нее. Окна в сад были распахнуты настежь, легкий ветерок колыхал занавески.
– Великолепно! – отозвалась Софи.
Слуги неслышно скользили у нее за спиной. Софи положила на тарелку немного заливного из рыбы. Ужин заказывала не она. На будущее надо бы выговорить себе исключительное право составлять меню. Сколько бы она ни повторяла в душе, сколько бы ни втолковывала упрямому сердцу, что она у себя дома, всякий раз под взглядом племянника начинала чувствовать себя гостьей, да еще и непрошеной. Они ели молча, каждый был погружен в собственные размышления, и лишь спустя какое-то время, воспользовавшись переменой блюд, Сережа спросил по-французски:
– Как вам, тетушка, понравилось поместье?
– Пока еще не успела составить мнение о нем, однако мне кажется, что землю возделывают грамотно.
– За пять лет мы удвоили урожаи пшеницы, овса и гречихи, – с гордостью произнес молодой помещик, – а картофеля стали выращивать в три раза больше! Наши огурцы, наша свекла, наш горох лучшие во всей округе! А наши фрукты…
Софи мягко прервала его:
– А наши мужики?
– Размножаются, словно кролики! Во времена моего деда у нас было две тысячи душ! А сегодня их уже две тысячи семьсот пятьдесят! Неплохая прибыль, согласны?
– Должно быть… Но мне показалось, что они выглядят утомленными и озабоченными… Кстати, что это за «погонщики», которых я видела в Шаткове? Они напоминают сибирских тюремных охранников!
– Тетушка, ей-богу, вы оказываете им слишком большую честь! Это всего лишь надсмотрщики.
– Но они вооружены дубинками!
– Простая мера устрашения. Иначе тут нельзя. Мужик по природе своей ленив. Если ему не пригрозить хорошенько, он выдумает тысячу отговорок, чтобы отлынивать от работы.
– Эту меру устрашения придумал ваш отец?
– Нет, я сам до нее додумался. Но отец с воодушевлением меня поддержал. Полагаю, мужики вам нажаловались?
– Нет-нет, ничего подобного, – поспешила возразить она.
– Ну, так рано или поздно пожалуются. Только вы их не слушайте. Я подозреваю, что у вас чрезмерно нежная и чувствительная душа, а такая душа в хозяйстве, знаете ли, не помощница. Сентиментальничать не годится, если речь идет об управлении большим имением! И тут лучше всего иметь черствое сердце и справедливый ум.
– Вы считаете себя обладателем именно таких?
– Уверен, что они – среди главных моих достоинств, – с внезапной серьезностью проговорил Сережа.
Они замолчали.
Один из слуг подал фруктовый компот, другой зажег свечи в двух канделябрах. Ночь выдалась жаркая, влажная, природа словно оцепенела. Софи показалось, будто одежда на ней слишком тяжелая, давит на плечи…
– Нам надо устроить нашу жизнь, – снова заговорил Сережа. – Не думаю, чтобы вам очень хотелось заниматься делами имения…
– Делами имения – нисколько, положением крепостных – да, – ответила она.
Племянник нахмурился.
– Уверяю вас, наши крепостные ни в чем не знают нужды!
– Может быть, немного милосердия им…
– Ваше милосердие они примут за проявление слабости, – не дал договорить племянник. – Нет-нет, тетушка, оставьте ваши человеколюбивые помыслы! На мой взгляд, куда лучше будет, если вы станете смотреть за домом. Вы – женщина, вам куда больше пристало входить в домашние дела, чем в сельскохозяйственные вопросы…
Софи решила, что не стоит с самого начала перечить.
– Торопиться некуда, – примирительно сказала она. – Позже разберемся, кто какие обязанности на себя возьмет.
– Как вам будет угодно, тетушка.
Софи отвела с виска упавшую прядь. Сережа тут же щелкнул пальцами, и служанка, неслышно вынырнув из темноты, принялась обмахивать ей лицо веером, надушенным жасмином. Софи не нравился этот приторный запах, ее тут же стало подташнивать, и она откровенно поморщилась.
– Не любите жасмина? – удивился по-французски Сережа.
– Признаюсь, нет…
Повернувшись к служанке, он грубо, перейдя на русский, крикнул:
– Эй, не поняла, что ли? Хватит, дура!
Девушка поспешила скрыться.
«Прежде всего, он очень плохо воспитан», – подумала тетушка.
3
Софи казалось, что ей никогда не надоест заново открывать для себя очарование Каштановки. Дни пробегали так быстро, что каждый вечер она удивлялась: как же так – почти ничего не сделала, а чувствует себя умиротворенной и счастливой. Она управляла слугами, распоряжалась запасами провизии в кладовых и домашним бельем, проверяла счета старой Зинаиды, сменившей Василису в должности экономки, но большая часть времени уходила у нее на то, чтобы гулять в полях и навещать окрестные деревни.
Лето перевалило за середину, дни стояли солнечные, знойные, везде пахло растрескавшейся, сухой землей, в воздухе стоял гул от мошкары. Старики говорили, что никогда еще пшеница и гречиха не созревали так дружно. Мягкая шуба овса при малейшем дуновении ветерка шла долгими переливами. На обширных лугах у реки трава поднялась высоко, и крестьяне начали ее косить. Софи нередко останавливала свою коляску у обочины, чтобы посмотреть, как они работают. Косари шли полукругом, и при каждом взмахе сверкающего лезвия перед крестьянином ложилась зеленая волна. Под конец пейзаж стал неузнаваемым, свежескошенные луга словно помолодели и сами себе удивлялись. К счастью, в следующие несколько дней прошел всего один короткий грибной дождик, не помешавший ворошить и сгребать сено. Женщины в пестрых платках помогали мужчинам складывать его в стога. Возы начали двигаться взад-вперед между полями и ригами. Затем настал черед жатвы. Тут уж в поле выходили всей деревней. Ряды снопов золотой пшеницы растянулись до самого горизонта. Сережа лично наблюдал за ходом работ. Погонщики, и всегда-то суровые, теперь вовсе смотрели жандармами. Урожай оказался настолько хорош, что хозяин пообещал после Успения раздавать водку. В день праздника он попросил Софи поехать с ним в шатковскую церковь. Она согласилась и отстояла службу в первом ряду женщин, чувствуя себя так, словно, подобно щиту, прикрывает собой тысячу жизней безвестных православных тружеников. Когда после литургии она и ее племянник вышли на паперть, перед ними склонились все головы. Софи стесняла чрезмерная почтительность крепостных, но она сознавала, что не в ее силах изменить нравы и обычаи людей, которых веками приучали к рабской угодливости.
