Владислав Бахревский - Свадьбы
Стены, однако, не обваливались, твердыня оставалась твердыней. Ни одного выстрела не прогремело в ответ.
Это не пугало, но это было странно. Это рождало предчувствия. Нелепые. В победе Мехмед не сомневался, и все же…
Рев пушек его уже не бодрил. Он поглядывал искоса на свой десяток. Как там они? Не подведут?
Запиликали пищалки.
Прибежали к стенам оба полка немцев-наемников. Десятку Мехмеда вручили лестницу.
— Вперед!
Вот и команда. Оказывается, пора. Пушки молчат. Мехмеда толкнули в спину. Он очнулся и побежал.
Лестница режет плечо. Угораздило родиться дылдой, вся тяжесть ему. Проклятые солдатики всегда рады облегчить себе жизнь. «Дьявол с вами, отыграюсь у стены, — думал Мехмед. — Я буду ставить лестницу, а вы полезете».
Под ногами пылит земля. Мехмед видит только землю. Пот застилает глаза. Утереться бы.
«Где ты, Элиф?»
А казацкие пушки молчат. Может, у казаков нет пушек?
Ров. Мужики в овечьих шапчонках заваливают ров камышом и землей. Это валахи и молдаване. «Это их работа, — думает Мехмед. — Наша работа на стене».
Всем десятком скатились в ров. Подняли лестницу. Поставили. Стоит. По лестнице пошли.
Мехмед наконец разогнулся. Огляделся. Ого! Сколько лестниц у стены. Пошли! Пошли!
Стрелки палят из пищалей, лучники пускают стрелы.
Весело!
Пожалуй, дело будет скорое. Надо свое не прозевать.
Мехмед вытащил из ножен меч, поправил шишак. Встал на лестницу. И в тот же миг земля пошатнулась, задрожала, а возле Водяной башни взлетела вверх, красная от огня и черная от дыма.
— Подкоп! — завопил кто-то, прыгая с лестницы вниз.
Мехмед тоже отбежал и остановился. Подкоп мог быть там,
где он только что стоял, а мог быть и там, где он стоит теперь.
— Немцы на подкоп напоролись! — крикнул Юрем, оказавшийся рядом с Мехмедом. — Триста человек — тю-тю!
— Они шехиды, — сказал Мехмед.
— Они гяуры.
— Но они умерли за дело Магомета. Вперед! Вперед! — заорал Мехмед, бросился к лестнице и полез наверх.
К нему потянулось копье. Он ударил по копью мечом и рассек его. И тут он увидел завитые в колечки усы, белозубую улыбку и черное дуло пищали. Сверкнул огонь, и Мехмед почувствовал, что летит. Очнулся он через мгновение на земле. Грохотало. Открыл глаза. Над ним летели языки огня и клубы дыма.
Крепость ожила.
Казаки выждали, пока под стенами будет густо, и начали палить из пушек и стрелять из пищалей.
Мехмед отстегнул шлем. Пуля срезала шишак.
— О, Элиф! Не твоими ли молитвами я еще жив?
Где-то рядом взвыло. Упала вместе с людьми лестница,
и в эту стонущую, орущую кучу малу сверху с хрястом влипали огромные каменья.
Мехмед подтянул длинные ноги к стене, прижался к нагретым солнцем камням и затих.
Он был жив и здоров и почти в безопасности, пить только хотелось.
— Хватит терпения — будешь жив, — сказал себе Мехмед и прикрыл голову шлемом.
Ухало, свистело, рушилось, а они сидели в подземелье и ждали приказа. Георгий подошел к Худоложке.
— Отпусти меня на стену. Чего мы сидим здесь?
— Значит, так нужно.
— Про нас забыли.
— Значит, и без нас хватает людей.
— Ну пусти ты меня за-ради бога!
— Дурак! — искренне удивился Худоложка. — Что, у тебя запасная голова есть? Сиди. Успеешь помереть.
— Худоложка, друг!
Худоложка поглядел парню в синие глаза.
— Бог тебя хранит! Ступай! Да вот что — бей да поглядывай. На войне и по затылку огреть могут.
Георгий кинулся было наверх, но Худоложка схватил его за руку.
— Возьми пищаль да пику. Куда ж ты без оружия? — притянул к себе и на ухо шепнул: — Воевать пойдешь в Топраков-город. Помни о деле рук своих!
Кивнул на черную нору. Нора вела в подкоп, где ждали своего часа двенадцать бочек пороха.
Георгий схватил пику, пищаль и помчался без оглядки воевать: как бы не передумали, не вернули.
У ворот, ведущих в Топраков-город, строилось войско. Здесь был сам Осип Петров.
Георгий увидел атамана и остановился, не зная, как быть, но атаман тоже увидал Георгия и знаком подозвал к себе.
Георгий подбежал.
— Отпущен атаманом воевать. В Топраков-город.
— Ты из дружины Худоложки? Многих он отпустил?
— Меня одного.
— Одного? — голос атамана смягчился. — Ступай в первую сотню, пищаль оставь, там тебе скажут, что делать.
Отворились ворота. Сотня побежала в Топраков-город, и Георгий побежал за казаками, надрывая глотку в крике и не видя ничего, кроме казачьих спин.
Кругом пожар; с треском взметая огненную метель, ухались в пламя крыши домов.
Навстречу свежей сотне группами и поодиночке бежали свои казаки. Одни катили пушечки и бочонки пороха, другие несли залитых кровью людей.
И вдруг казаки закричали еще громче, спина у соседа округлилась, как у кота перед дракой, и Георгий очутился лицом к лицу с янычаром. Ослепительный шишак, шаровары, ятаган.
Георгий не хотел убивать этого турка, он просто оттолкнул от себя видение, но оттолкнул пикой. Пика вошла в мягкое и застряла. Турок заорал, упал на колени, схватился за пику, потянул на себя. И Георгий в ужасе опустил оружие. Теперь он совершенно не знал, что ему делать. Оглянулся. К нему бежали и кричали на него чужие. Их было много.
Они, словно цветные муравьи, переваливались через вал Топракова-города и бежали к нему, а он бежал от них назад, под стены крепости, к своим.
Янычары догоняли, и он вспомнил о сабле. На бегу вытащил ее из ножен, остановился, запустил саблей в турок и снова наутек. Он бежал в беспамятстве, потому что ему вспомнилось главное: он, Георгий, сам ставил под Топраковом-городом бочки с порохом.
До ворот шагов сорок — двадцать. Господи! Он один. Неужто ворота закроют? Чего ради рисковать ради одного?
Он прыгнул в зеленое окошко проема и упал. Ворота тотчас затворились.
Кто-то подошел к Георгию, похлопал его по плечу. Ему дали воды. Выпил. Встал. Увидал перед собой атамана Осипа Петрова.
— Где твоя сабля, казак?
В лице Осипа ни кровиночки, губы черные и словно обуглились.
Георгий невольно схватился за пустые ножны. К атаману подошел седой, с черным от копоти лицом казак Смирка.
— Атаман, парень славно бился. Я сам видел, как он посадил на пику янычара.
— С крещением тебя. — Атаман нашел руку Георгия и пожал, — Оружие себе сам добудешь. Потерять саблю казаку — все равно что голову потерять.
Атаман Осип Петров поднялся на стену. Георгий, словно привязанный, шел следом.
Топраков-город горел, но уже не буйно, а деловито, как положено гореть всему деревянному во время войны. На изуродованном теле храма Иоанна Предтечи трепетали на ветру восемь турецких знамен. Турки шныряли по горящим домам, но командиры уже строили их, чтобы идти на каменный город.
— Пора, — сказал Осип Петров сам себе, вытянул из-под кушака красный платок и махнул кому-то. Внизу, у стены, тотчас ему ответили. К атаману поднялся на лестницу Дмитрий Гуня.
— На вылазку готовы!
— Как рванут, сразу открывайте ворота и вперед… Смотри сюда, — показал Гуне на тяжелые пушки, которые турки устанавливали на пригорке возле Иоанна Предтечи. — Пушки взорвать, но не дуром. Порох, какой отобьете у турок, сюда тащите. Нам много пороха нужно.
Гуня ушел, а Осип Петров опять с удивлением воззрился на Георгия. И тут — бац! Турецкое ядро клацнуло о зубец. Зубец вдребезги, а атамана и Георгия осыпало каменным крошевом. Георгий принялся отряхивать пыль с рукавов и груди. Атаман засмеялся:
— А ты, парень, и вправду не трус. Неужто не боишься? — кивнул на турецкие пушки.
— Второй раз в одно место не попадут.
— Как знать. Всяко бывает. Видел я, как ты саблю в янычар кинул… В первый раз со всяким такое может быть, а коли такое и во второй случится, тогда — все: нет казака. Ступай к Гуне. Сейчас запорожцы на вылазку пойдут.
Мимо Георгия на стену к атаману бегом пробежал Худоложка.
— Атаман, старые подкопы почти провалились.
— Узнаю работу Яковлева. Сколько осталось?
— Один у Водяной башни взорвали. Там же еще один и два против южных ворот.
— Турки копают?
— Копают. Под Водяную башню. Мы тоже туда копаем.
— В оба гляди!
— Гляжу.
— Сколько силы в Топракове набралось…
Слова атамана утонули в гуле взрыва. Сначала дохнуло горячим, потом земля с людьми и лошадьми, с лестницами и пушками поднялась. И только потом уж рвануло, и слобода окуталась черной пылью.
Осип обнял Худоложку.
— Славно.
Наступила тишина, и в той тишине пропели два рожка: один турецкий, панический, отзывающий солдат назад, другой — казачий, зовущий. Ворота отворились, и тысяча Дмитрия Гуня бросилась на оставшихся в живых после взрыва Топракова-города.
