Владислав Бахревский - Свадьбы
Оба они в просветлении были. Успокоясь, оглядел Иван Машу: похудела, посуровела, платье ремнем стянуто, на поясе сабля, за поясом пистолет и пороховница. Видит, что Иван в удивлении, вздохнула.
— Всяко, Ваня, может быть. Мало казаков в городе. Коли долго осаду держать будем, и бабам место на стенах найдется.
— Георгиева татарочка-то где?
— С нашими детишками сидит. Извелась она. Плачет ночами тихонько… Любит она Георгия больше жизни, боится за него. А еще за отца боится, который небось с той стороны.
— Ишь ведь как! — удивился Иван, даже остановился, думой его охватило, а чего придумаешь: сердце одно, на две половинки его не разрубишь.
Молдавский господарь Василий Лупу прибыл под Азов на следующий день после приступа. Азов должны были взять без него, русский царь это оценил бы, а султан бы пе обиделся. Часть молдавского войска — почти две тысячи сабель — принимала участие в первом приступе. Теперь же явился обоз господаря, а с обозом — десять больших пушек и два свежих полка, один из которых состоял из немцев-наемников. Все это было немалой силой, хотя Василий Лупу делал вид, что его тяжелый обоз не для войны, а для царственных удобств. В обозе — вино, музыканты, попы, ученые.
Лупу был бы рад грубому окрику грубого главнокомандующего, но Гуссейн-паша, впавший в отчаяние после первой же неудачи, был несказанно рад немецкому полку. Ладно бы янычары, но в первом же приступе его армия лишилась немецких полковников, мастеров осады. И тут вдруг является алмазный павлин, у которого полк собственных немцев, свои мастера подкопов и навесной стрельбы.
Оказав господарю должные приветствия, Дели Гуссейн- паша стал жаловаться.
— Гяуры отбили приступ… У нас большие потери… Гяуры нарыли подкопов… Даже янычары со страхом идут под стены. Они боятся не пуль, а предательского взрыва.
— Мой главнокомандующий, я пришел к тебе с немецкими полковниками. У них есть план, — начал Василий Лупу.
— Позови своих немцев! — воскликнул Дели Гуссейн- паша в нетерпении.
Немцы прибыли. Главнокомандующий выхватил из их рук план.
— Вести земляной вал?.. — усмехнулся. — Что ж, падишах Мурад IV возвел вал и взял Багдад за сорок дней.
— Мы предлагаем сделать еще двенадцать подкопов, — сказали полковники. Их было двое.
— Будем копать, — согласился Дели Гуссейн-паша.
— Стенобитными пушками надо сбить башни и уничтожить казачьи пушки, — подсказали немцы.
— Мы будем палить, пока есть порох, — опять согласился главнокомандующий. — Мы не дадим этой своре головорезов ни одной минуты покоя… Ты в добрый час прибыл, великий господарь. Немецкий полк передай мне, сам становись во главе своего войска, против бастиона. Тебе покажут!
Глава пятая
Атаманы Черкасского городка решили на своем кругу в Азов не идти.
— Не хотим умирать за камень. Умрем за свои щепки!
Гонцом в Черкасский городок приезжал сподвижник
Дмитрия Гуни старик Крошка, запорожец, в 1638 году поднявший саблю на польских панов. Послушав казаков, Крошка усмехнулся:
— Вот так же и на Украине у нас. Были бы вместе — была бы каменная крепость, а мы каждый за себя, и получилась у нас не крепость, а шалаш от дождя. Щепы хотите? Будет вам щепа. За турками дело не станет.
На Крошку заругались, но он был не из пугливых.
Подскочил тут к нему казак седоусый, Петька Поспешай.
— Гей, атаман. Возьми меня с собой в Азов от позора. С сыном пойду.
— Спасибо тебе, — сказал Крошка, — Азову каждый человек ныне дорог. Мало в Азове людей, а сила идет против него несчетная. Только я, казак, не в Азов иду, а к себе, за Пороги, хочу войско привести в помощь славному казачьему городу. Азов запорожцев приютил в плохую годину, и мы его не оставим в беде.
Пригрозили атаманы черкасские Петьке Поспешаю, казаки в бока ему потыркали, но отпустили с миром.
А Петька Поспешай и в семнадцать лет Поспешаем был, когда сбежал из Переславля-Залесского, и в пятьдесят Поспешаем остался. Голова седая, а лицо мальчишеское, круглое, глаза смешливые: гляди и гляди за ним. Человек Петька не злой, а как выставит себя перед всеми, покашляешь. Степенные люди сторонились шутолома.
Вот и опять Петька пошутил.
Ощипал живого петуха, один хвост ему оставил, прокрался на двор атамана, посадил петуха на крышу и веревочкой к трубе привязал. Бегает петух по крыше атамановых хором, щипаными крыльями машет, орет по-дурному, а народ тут как тут. Хохот! Валятся от хохота. При всех лезть на крышу петуха гонять — лучше головой в прорубь. Пришлось атаману из пищали пальнуть. Слава господу, глаз не подвел.
Послал атаман верных людей огородами за Петькиной душой, а у Поспешая дома двери настежь. Баба его на полу сидит и убивается:
— В Азов убежал. Сам бы — черт с ним, с дураком! Детей потащил. Семке семнадцать, казак уже, а Васятке двенадцать весен…
Петька Поспешай и впрямь сам-треть летел на конях к Азову. Васятку он с собой брать пе хотел, зря жена грешила. Васятке велено было, как подойдут к Азову, вернуться с конями домой да мать беречь, покуда казаки за казачью славу бьются.
Человек предполагает, а располагает судьба.
Ночевали в стогу сена. Проснулись старшие от Васяткиных кулаков.
К их стогу ехал турок. Поводья бросил. В седле, как на печи, сидит, уютно ему, покойно трубочку табаком заряжает, песенку мурлычет. А за этим турком, чуть дальше, еще турки на арбах: за сеном приехали.
Опамятовались казаки, скатились со стога, на коней и драпать.
Поспешай скачет и ругается на чем свет стоит: растерялся, старый осел, надо было стог-то поджечь, а потом уж и улепетывать.
Турки казаков увидали, но не погнались.
Поспешай с сыновьями сделал круг, укрыл ребят в овраге, а сам на разведку поехал. Вернулся скоро и все в затылке чесал.
— Много турок в степи. Одного Васятку нельзя отпускать.
— Так берите меня в Азов, — обрадовался Васятка.
— Берите! Турки окружили город, через Дон мы с Семкой вплавь пойдем.
— Так и я вплавь.
— Не просто вплавь, а с камышинкой.
— Так и я с камышинкой. Впервой, что ли?
— То-то и оно, что впервой. Под Азовом не шутку шутят — война. — Отец серьезно и печально посмотрел на детей. — Теперь что назад идти страшно, что вперед. Впереди войско свое, а позади атаман-дурак и город-трус.
Весь следующий день отсиживались в камышах, а ночью много не проехали. Костров в степи как пожар.
На разъезд напоролись. Хорошо, Поспешай по-татарски знал, брехнул, что они люди мансуровских мурз. Темно, не видно… Пропустили. Но ехать дальше было нельзя. Бросили лошадей и — пешком к Дону. Плыть наугад не рискнули. Решили подождать, пока рассветет.
Рассвело. И увидели казаки, что расположились они в двадцати шагах от турецкого лагеря.
Разделись, одежду и сабли в кожаные мешки: Васяткину одежду отец себе взял. Мешки привязали на грудь. По камышинке срезали. Поспешай показал сыновьям на Водяную башню и шепнул:
— Туда гребите, да потихоньку. Здесь течением сносит. Как бы раньше времени не выплыть, из воды не высовывайтесь. Турки увидят, кликнут корабль да и выловят, как сомов.
Обнялись, и один за другим под воду, булькнуло трижды и — тишина.
Камышинку на большой реке не видать, да мало ли что по реке плывет.
Мехмед устанавливал в траншее огромную пушку «пасть дракона», такими пушками ломали стены крепостей. Обладатель восьми голов, удачливый Юрем хвастливо тыкал пальцем в стену, где между зубцами стояли казаки.
— Вон мой тимар ходит. Чик-чик, и Юрем — тимариот.
— Казаки не купчишки, — мрачно и зло откликнулся Мехмед.
— Я же не спрашиваю, каких ты баранов выдал за воинов, белых или черных, когда отличился в прошлой войне…
Мехмед поднял правой рукой Юрема в воздух, покрутил и, не зная, как унять бешенство, сунул его головой в «пасть дракона».
Притихшие воины Мехмеда захохотали.
— Теперь ты понял, как честно добывают тимары? — кричали они Юрему, выпавшему из жерла пушки.
Юрем не придумал ничего лучшего — стал кланяться Мехмеду, а тот махнул на него рукой и уставился на реку.
— Смотрите-ка!
Из реки выскочили три голых существа, белые, как люди, но с толстыми черными животами. Пустились к воротам крепости.
— Су кызлары! — в ужасе закричал Юрем.
— Кожа у них как снег, и глаза, кажется, голубые, но это не морские дэвы, — усмехнулся Мехмед. — Это дэвы усатые.
— Казаки? Но зачем они приплыли в осажденный город?
— Для того, чтобы среди нас было больше тимариотов.
Пушку наконец установили. Пушкари зарядили орудие,
дали пристрелочный выстрел. Ядро врезалось в зубец на стене, и зубец выпал.
— Ай да «пасть дракона»! — Мехмед нежно оглаживал пушку по лоснящемуся, как щеки беев, стволу.
