Атаман всея гулевой Руси - Николай Алексеевич Полотнянко
9
После разгрома своего войска под Синбирском окольничий Барятинский, с половиной оставшихся у него рейтар, отбиваясь во время пути от воровских ватаг, прибежал в Тетюши, небольшую, но прочную крепость на Волге, ниже Казани. Поручив полковникам Зыкову и Чубарову заняться обустройством стана, он удалился от всех в отведённую для него избу и потребовал, чтобы ему доставили бумагу и писчие снасти. И тут обнаружилось, что все они утеряны во время бегства, в том числе и царские грамоты, что уязвило Барятинского больнее потери обоза с воинскими припасами, это было уже умалением чести великого государя, чьи собственноручные письма стали потехой для вора и его подручников. Станет об этом известно царю, и не миновать тогда окольничему опалы, а то и суровой кары, но винить в этом, кроме себя, было некого, и Барятинский послал самого расторопного из рейтарских начальников капитана Зверева в тетюшскую приказную избу за покупкой всего необходимого для письма.
Зверев возвратился не один, а с местным воеводой, который, не в пример Милославскому, оказался покладистым малым из недавних московских стольников, выстоявшим свою должность близ царских сеней и тонко разбиравшимся в хитросплетениях придворной жизни. Он знал, что Барятинский близок к государю, посему согнул перед ним спину гораздо ниже, чем это полагалось воеводе. Окольничий не пропустил этого мимо глаз и милостиво спросил:
– Ты из каких дворян будешь?
– Из Дмитриевых, по московскому списку, – ответил воевода и поставил на стол берестяной ящик. – Здесь всё, что понадобиться твоей милости для письма.
– Сколько у тебя воинских людей в крепости?
– Приказ казанских стрельцов и три сотни дворян, сбежавшихся со всей округи от воровского разора, – сказал воевода. – Каждый день подходят ещё, не меньше десятка.
– Стало быть, есть люди из полков? – заинтересовался Барятинский.
– Почти все твои, окольничий. Проходу от воров в Синбирск нет, вот они и засели в Тетюшах.
– Зверев! – окольничий хищно оскалился. – Возьми свою роту и выгони в тычки из города всех дворян, не обращая внимания на возраст. Я после их сам разберу, с пристрастием. А ты, воевода, пригляди, чтобы эти нетчики не сбежали!
Рейтарский капитан и тетюшский воевода поспешили приступить к исполнению повеления окольничего, а он открыл берестяной ящик и вынул из него бумагу, чернильницы с красными и чёрными чернилами и очинённые гусиные перья для письма. Барятинский ещё в пути сочинил в уме отписку великому государю, и теперь ему оставалось запечатлеть её на бумаге. Князь ещё раз мысленно повторил свою заготовку и решительно взялся за перо. Начал отписку не с того, что вор его прогнал от Синбирска с великим позором и людскими потерями, а с простодушного уведомления: «…А я, холоп твой, с твоими, великого государя, ратными людьми отошёл в Тетюши и дожидаюсь кравчего и воеводы князя Петра Семёновича Урусова, чтобы нам, холопам твоим, пойтить опять в Синбирск и князя Ивана Милославского от осады освободить…» Далее Барятинский довольно ловко переложил вину за своё поражение от Разина на князя Урусова: «Если бы, государь, кравчий и воевода князь Пётр Семёнович Урусов к тому бою поспел, а у меня, холопа твоего, было бы две тысячи пехоты, вор бы не только не приступил к Синбирску, но и к берегу не приступил; а то рассмотрели, что у меня нет пехоты, так и охрабрели, и я, холоп твой, отошёл от Синбирска, и полки твои, великого государя, отвёл в целости, опричь того, которые побиты и поранены в боях. А надобно бы, государь, идти вскоре на Синбирск, чтобы черту удержать, и вели, государь, мне конных и пеших людей дать, чтобы мне было с кем в поле надёжно стоять и над вором промысел учинить… А московские, государь, люди и городовые, которые со мною, холопом твоим, душевно тебе, великому государю, рады служить; а нижегородцы, государь, многие богатые люди в полку не бывали, а кравчему и воеводе князю Петру Семёновичу писал сего ж числа, чтоб он шёл на Синбирск не мешкав, чтоб, государь, черту удержать, а как черту удержим, по-прежнему, всё твоё, великого государя, будет, и Астрахань за тобою, великим государем, будет, а како с ним вором такой же бой будет, и его самого воры казаки, связав, отдадут или убьют…»
Барятинский на два раза вычитал отписку и остался ею доволен: ему удалось ненавязчиво спихнуть часть своей вины на князя Урусова, а великому государю гневаться на двоих ближних людей за их общую промашку с вором под Синбирском будет не с руки, да и не ко времени, сейчас нужно не виновных искать, а воевать, и другого воеводы, способного справиться с вором Стенькой Разиным, у царя Алексея Михайловича, кроме князя Барятинского, не было.
Окольничий отложил отписку в сторону и взял чистый лист бумаги, нужно было отправить грамотку в Казань, воеводе Урусову. Хотя Барятинский в душе презирал кравчего, он не погнушался навить много лестных слов князю Петру Семёновичу, лишь бы получить столь необходимую для него пехоту и, в придачу к ней, десятка два полевых пушек, чтобы иметь в неизбежном сражении с Разиным, о котором он вспоминал с зубовным скрежетом, решающий перевес в силах.
Барятинский послал денщика за Чубаровым, и когда полковник явился, заметил, что тот явно чем-то расстроен.
– Что стряслось, Андрей? – спросил окольничий. – На тебе лица нет.
– Добаловались мы с мужичьем, Юрий Никитич! Только что прибежали к Тетюшам трое дворян из-под Курмыша и такое рассказали, что волосы дыбом.
– Вольно тебе было слушать нетчиков, – жёстко сказал Барятинский. – Они знают, что их за неявку в свои полки ждут батоги, вот и брешут, что ни попадя.
– Эти не врут, окольничий! – горячо вымолвил Чубаров. – Хоронились эти дворяне от воров в лесу, да не схоронились, набежали на них крестьянишки, схватили четверых и предали лютой казни…
– Видать, на колья рассадили? – сухо поинтересовался Барятинский.
– Пригнули друг к другу молодые дубы, привязали дворян к ним за руки за ноги, и порвали на части…
– Даже так! – воскликнул окольничий. – Гляди, какие затейники! Не мякни, полковник, это
